Сообщений в теме: 7

[Коllекционер]

ДЕНЕЖНОЕ ОБРАЩЕНИЕ БЕЛОРУССИИ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ XVII—XVIII в. На протяжении второй половины XVII—XVIII в. в большинстве европейских стран обосновалась абсолютная монархия, сменившая сословную. Не везде, однако, социально-экономическое развитие завершилось становлением абсолютизма. В ряде стран попрежнему процветала феодальная анархия. Своеобразным путем шло экономическое и политическое развитие Речи Посполитой. Сложившаяся здесь сословная монархия так и не переросла в абсолютную. В экономике страны продолжалось господство фольварочно-бар-щинной системы, сельское хозяйство приходило в упадок. В прямой связи с этим находилось и захирение городов: обнищание деревни привело к понижению, ее покупательной способности и ослаблению связей с внутренним рынком; магнаты, получавшие большие доходы от внешней торговли, предпочитали вести ее сами, минуя посредничество городов. Не последнюю роль в подрыве городской торговли сыграло развитие сельского ремесла: феодалы, в ущерб интересам горожан, поощряли создание при фольварках очагов ремесленного производства, основанного на труде крепостных. Это привело к еще большему сужению внутреннего рынка, так как продукция крепостного ремесла распространялась преимущественно лишь в пределах владений того или иного магната. Таким образом, города подвергались заметным ограничениям как во внешней, так и во внутренней торговле. Закономерным следствием хозяйственной разрухи Речи Посполитой являлся глубокий кризис ее политической жизни. Если власть короля была основательно подорвана еще в конце XVI — первой половине XVII в., то в рассматриваемый период потерял значение и основной орган государственного управления — сейм. Практика «либерумвето» ' свела на нет всю деятельность этого высшего органа власти. Местные органы управления — сеймики действовали совершенно самостоятельно, сообразуясь с интересами тех или иных магнатов. Почти годичное бескоролевье (1733 г.) заполнилось дипломатической борьбой между «союзом трех черных орлов» (Пруссией, Австрией, Россией) и Францией за возведение на вакантный престол Речи Посполитой своих кандидатов. Победили «орлы», корону получил их ставленник—Август III, в правление которого (1733— 1763 гг.) феодальная анархия в стране достигла крайних пределов. Магнаты совершенно открыто игнорировали и без того призрачную власть короля. Их действительно ничем не ограниченное самовластье в своих владениях отразилось как в зеркале в словах крупного феодала Ю. Яблонского: «Кто я? Князь — это мало. Богатырь и министр— это еще мало. Король польский — и это мало. Епископ или кардинал — мало. Я император—мало. Папа — но и этого мне мало. Если бы существовали еще какие-нибудь высокие звания и должности, то и те принадлежали бы мне». К. Радзивилл, известный под прозванием «пане коханку», выразился *более кратко, но не менее определенно: «Король себе королем в Кракове, а я—в Несвиже». Подобные заявления отнюдь не были пустым бахвальством высокомерных феодалов: они отражали действительное положение вещей. «Пане коханку» получал от своих белорусских и литовских владений 20 млн. злотых, что в полтора раза превышало сумму поступлений в государственную казну Речи Посполитой. Неудивительно, что очевидец констатировал: «Было что-то монархическое в несвижском имени Радзивилловского дома. Умолчу о пирах, на которые собиралась почти вся Литва, умолчу даже о театре, оркестре, милиции, достигавшей до 8000 различного вооружения. Охотников было такое множество, что даже мало кто из королей имел столько гайдамаков и казаков». Другой современник, говоря о безудержном, не признающем никаких пределов разгуле магнатов, с едкой иронией отмечал: «Расточительность разоряет имения, съедаются и пропиваются фольварки, деревни и поветы. Погреб, кухня, кондитерская так хорошо организованы, что если бы такой порядок был в управлении Польшей, то мы были бы самым могущественным народом в Европе». Общий упадок Речи Посполитой нашел яркое выражение в условиях ее составной части — Белоруссии. Особенно поразительными темпами шло здесь захирени-е местечковой и городской жизни. Так, Ляховичи, состоявшие в 1650 г. из 298 жилых домов, к 1653 г. сохранили из них лишь 3. Если в Бобруйском старостве в 1639 г. имелось 847 домов, то в 1671 г. их осталось только 361. В 1656 г. Минск насчитывал лишь около 150 жителей, обратившихся к русскому царю Алексею Михайловичу с челобитной: «И так, государь, Менеск был неразорен, тогда было купцов и торговых людей много. А ныне мы... не добудем и хлеба купить, помираем голодною смертию». Брест в 1660 г. «...пришел до крайнего разорения и опустошения и превратился в пустыню», где ютилась «очень малая горсточка людей». Не лучшей была участь других городов и местечек — Пинска («не имея, где притулиться, горожане разбрелись по разным местечкам и деревням»— 1660 г.); Гродно («город, когда-то неплохой, лежал в развалинах; от него, кажется, только и остался городской мусор»—1678 г.; «мещане, за .исключением лишь весьма немногих, живучи не в черте города, не занимаются торговлей, а исключительно хлебопашеством»— 1680 г.); Могилева («в прошлом красивый и богатый город превратился в нестройную кучу мазанок»—1708 г.); Мира («жители... так бедны, что невозможно достать самых обыкновенных припасов»—1779 г.) и т. д. Разорение крестьянства резко снизило рыночный спрос на изделия ремесленного производства. Горожане, фактически лишенные основных источников существования, вынуждены были обращаться к земледелию. Их и без того отчаянное положение усугублялось засильем вражеского оккупационного режима, невыносимым налоговым гнетом со стороны правительства Речи Поспо-литой, нескончаемыми бесчинствами буйствующих шляхтичей и магнатов. Подтверждением этому служат многочисленные документы истории городской жизни Белоруссии. Для примера достаточно обратиться к отдельным магистратским записям крупнейшего ее центра — Могилева. В 1708 г. шведы наложили на могилевчан контрибуцию: печеного хлеба — на 36000 талеров, пива — на 36 864 талера, звонкой монеты—10 948 талеров. Горожан, которые оказывались не в состоянии выплатить требуемый побор, захватчики «в склепа, погреба сажали, на балках под потолками завешивали и разными иными мучениями, как разбойники, мучили»/ Приходно-расходные книги могилевского магистрата за 1719 г. содержат пометки о сборе налогов с мещан при помощи солдат городского гарнизона: «жолнерам мейским (солдатам городским.— В. Р.), як грабили людей», было уплачено 12 грошей, «жошнерам замковым, што ходили грабить» — полтора злотых и т. п. Безразличный, будничный тон автора этих записей, использующего слово «грабеж» как синоним понятия «сбор налогов», сам по себе характеризует методы, к которым прибегали власти для выколачивания денег с населения. В 1733 г. феодал Ю. Зенкович, «собрав группу людей, вооруженных огнестрельным и другим оружием, совершил нападение на город Могилев..., подъехал к ратуше, стрелял с нее и разогнал находившихся на месте людей, а хлеб, пироги, крупу и тому подобное они потоптали лошадьми». Сейм 1712 г. в постановлении, касающемся Белоруссии, констатировал: «наблюдается скорбное зрелище обезлюдевших по большей части земель, диких пустошей и заросших полей». В 1724г. С. Г. Долгорукий, резидент русского правительства в Варшаве, направил Петру I секретное донесение с переводом документа королевской канцелярии: «Коронные и Великого князства Литовского городы внутре государства обретающиеся, також и другие все пограничные, понеже ради непре-ставаемых воинских отягчений и налогов и вымышленных сверх силы прав чопового и шележного поборов (налогов с продажи спиртного и денежных повинностей.— В. Р.) и другие нищетные имея тяготы, к последнему и всеконечному толикому пришли разорению, что не токмо купецкия, но и всякия майстеровые и суконных заводов люди одни вовсе разорились, а другие за границу повыходили» '. Сейм 1776 г. оказался перед необходимостью официального признания катастрофического положения белорусских городов. Он объявил о лишении магдебургского права и переводе на положение сел большинства из них, мотивируя это решение тем, что «мещане предпочли кое-как заниматься земледелием, к ремеслам же и торговле не оказывают никакой склонности». Самоуправление сохранили лишь Брест, Гродно, Лида, Ново-грудок, Волковыск, Пинск, Мозырь и Минск. В сложившейся обстановке неизбежность окончательного развала Речи Посполитой была предопределена. Уже в конце 1760-х гг. Пруссия и Австрия начинают захватывать граничившие с ними ее районы, вскоре к ним присоединяется Российская империя. Менее четверти века понадобилось для того, чтобы полностью стереть с политической карты это крупнейшее государство Европы. 5 августа 1772 г. был подписан договор, по которому значительная часть Речи Посполитой отходила к Пруссии, Австрии и России. В результате восточная Белоруссия с Гомелем, Могилевом, Витебском и Полоцком оказалась в составе Русского государства. 23 января 1793 г. по акту второго раздела Речи Посполитой второй половины XVII—XVIII в. не мог к последней отошла центральная часть Белоруссии с Минском, Слуцком и Пинском.

[Коllекционер]

24 октября 1795 г. проведен третий раздел, в котором приняли участие Пруссия, Австрия и Россия. Последний король Речи Посполитой Станислав Август подписал акт своего отречения от престола. На этот раз западнобелорусские земли с Гродно, Брестом и Новогрудком перешли к России. Осуществилась многовековая мечта белорусского народа о воссоединении с русскими братьями, открылась новая важнейшая страница его истории. «Деньги — нервы войны и государства». С этим изречением английского экономиста XVII в. Э. Мисселдена согласился К. Маркс, добавив, что они могут быть определены также как общественный nervus rerum (лат.«нерв вещей»). Вполне понятно, что тяжело больной организм Речи Посполитой второй половины XVII—XVIII в. не мог обладать здоровыми нервами. Из года в год они все более расшатывались углублявшейся хозяйственной разрухой и сопутствовавшими ей бесконечными войнами, внутренними феодальными усобицами. По существу, вся история финансов, как и всех других сторон государственной организации Речи Посполитой этого времени, свелась к необратимому процессу агонии. В денежном обращении на территории Белоруссии выделяются два основных этапа. Первый из них длился с конца 1650-х гг. по конец XVII в., второй — охватил весь XVIII в. Конец 1650-х гг.— конец XVII в. Денежные эмиссии Великого княжества Литовского представлены монетными дворами Бреста (1665—1666 гг.), Вильно (1664— 1667 гг.) и Ковно (два двора; 1664—1667 гг.). В Короне действовали дворы Кракова (1658—1668, 1677—1687 гг.), Познани (по 1662 г.), Уяздовского замка под Варшавой (1659—1661 гг.), Всхова (1661 — 1662 гг.), Оливы под Гданьском (1663 г.), Мальборка (1666 г.) и Львова (1660—1663 гг.). Продолжали чеканку прибалтийские города Эльблёнг, Торунь и Гданьск (с перерывами по 1673 г.). Литовские монеты состояли из медных солидов, серебряных тройных грошей, шестигрошовиков, ортов, тридцатигрошовиков (злотовок), золотых полудукатов и дукатов. Набор польских номиналов был более разнообразным: это — медные солиды, биллоновые полуторагрошовики, серебряные тройные гроши, шестигрошо-вики, орты, тридцатигрошовики, талеры, золотые полудукаты, дукаты, двойные дукаты и португалы. В этом перечне номиналов обращают на себя внимание прежде всего два — медный солид и серебряный злотый (тридцатигрошовик). Правда, первый из них не был совершенной новостью для денежного хозяйства Речи Посполитой, познакомившегося в 1650 г. с небольшим количеством польских солидов в меди. Злотый же впервые выступил в роли не только счетного понятия, но и реальной монеты. Эти два номинала, пожалуй, наиболее наглядно выразили глубину финансовой пропасти, в которую падала страна. Именно поэтому следует осо: бо рассмотреть конкретные причины и ход их производства. 1650-е—1660 гг. ознаменовались отчаянными попытками правительства Речи Посполитой вырваться из хаоса, воцарившегося в государственной казне. Денежным реформам, проведенным в правление Яна Казимира (1649—1668 гг.), присущи крайне рискованные в условиях тех лет эксперименты. В 1656 г. было понижено качество орта и шестигрошовика, в 1657 — вновь орта, в 1658 — тройного гроша, полуторагрошовика и гроша. Эти меры лишь на время приносили финансам кажущееся облегчение, а затем еще более усугубляли плачевность их состояния. 1658 г. дал казне доход в 12 млн. злотых, в то время как минимальная сумма ее долга одному лишь литовскому войску составила 4 млн. злотых. Армия, начиная с 1657 г., категорически требует немедленной расплаты и, наконец, создает конфедерацию (политический вооруженный союз), чтобы силой отнять у правительства причитающиеся ей деньги. Правящие круги Речи Посполитой находились в полной растерянности. Но когда, казалось бы, все средства для оздоровления финансов были исчерпаны, появился их «спаситель» в лице Тита Ливия Боратини (Бураттини). Эта колоритнейшая для своего времени фигура заслуживает того, чтобы познакомиться с нею поближе. Итальянец по происхождению, Боратини прибыл в Польшу в 1641 г. Он сумел добиться получения польского шляхетства (дворянства), достиг высокой должности королевского секретаря, а с мая 1658 г. стал арендатором крупнейшего в стране краковского монетного двора. Тит Ливии был хорошо известен в европейском ученом мире. Серьезно занимаясь физикой, конструированием оптических приборов и архитектурой, он создал обсерваторию в замке варшавского предместья — Уяздове, построил модель летательного аппарата и сложную гидравлическую машину. Одним из первых в Европе он предложил упорядочить систему мер и весов, ввести в употребление новую единицу измерения длины—«всеобщий метр». Неудивительно, что заявление столь авторитетной личности о возможности сохранения и быстрого обогащения казны было воспринято сеймовыми кругами с полным доверием. На первый взгляд казалось, что проект Боратини, действительно, предельно просто разрешал все финансовые трудности. Он заключался в предложении приступить к массовой эмиссии медных солидов с курсом обращения чеканившихся ранее биллоновых, т.е. по цене в '/з серебряного гроша. 22 марта 1659 г. Варшавский сейм принимает постановление «О чеканке монеты». Была создана комиссия из 30 человек, которой поручено подготовить и представить к 9 июня конкретные рекомендации по осуществлению предстоящей денежной реформы. Постановление указывало на необходимость выбить медных солидов на один миллион злотых для Короны и на один — для Великого княжества Литовского. Специальный раздел «Мен-ница (монетный двор.— В. Р.) Великого княжества Литовского» гласил: «Да будет ведомо всем, что Менница будет установлена в Великом княжестве Литовском на нынешние Речи Посполитой потребы выплаты войскам нашим долга. Посему, со всеобщего согласия, постановляет, дабы в Бресте Литовском заложена и спешно установлена была. Поручаем Вельможному Администратору Скарба Великого княжества Литовского провести это в жизнь коштом с податков Речи Посполитой. А дабы это исправным и успешным стать могло, поручаем Депутатам в Трибунал Скарбовый сеймом назначенным, в Гродно под час того Трибуналу постановить, дабы Менница Великого княжества Литовского по своей стопе (монетной.— В. Р.) в соответствие с Менницей коронной приведена была. Найпервей позволяем выбить на миллион один (злотых.— В. Р.) шелягами». 7 июля 1659 г. была обнародована новая сеймовая ординация, подтверждавшая упомянутый курс обращения медного солида. Новая монета должна была чеканиться по стопе в 150 экземпляров из краковской гривны меди (201,9г.), иными словами, ее вес устанавливался в 1,346 г. Таким образом, будучи почти вдвое легковесней, т. е. дешевле медного солида 1650 г. (2,622 г.: 77 штук из краковской гривны), она в то же время получала более высокий, чем он, официальный курс обращения — треть серебряного гроша (вместо прежней четверти). Итак, еще до своего появления на свет «боратинки», как стали называть эту монету современники, выступили в роли откровенно неполноценных, кредитных денег. Их действительная, реальная стоимость составила всего лишь 15% от официальной, номинальной. Стоимостная разница в 85% должна была, по мысли Боратини, не только покрыть все сырьевые и производственные затраты, но и обеспечить казне долгожданные доходы. Ординация подтвердила также размеры эмиссионного тиража, установленного решением от 22 марта: предусматривался выпуск 180 миллионов медных солидов (1 серебряный грош = 3 солидам; 1 счетный злотый = 30 грошам = 90 солидам; 1 миллион злотых =90 миллионам, а 2 — 180 миллионам солидов). Претворение в жизнь реформы взял на себя Боратини. Еще 2 июля 1659 г. он заключил с правительством соглашение, согласно которому обязывался выпустить все 180 миллионов солидов. 19 ноября начал работу открытый им в Уяздове монетный двор. Здесь к 30 июня был выполнен план эмиссии литовских солидов (чеканились с начала 1660 г.); польских было выбито на 817708 злотых (остальные дочеканены в Кракове). Этот выпуск «боратинок» смог покрыть лишь незначительную часть государственного долга, поэтому правительство отказалось от мысли ограничиться их 180-миллионным тиражом. Вскоре возобновил работу уяздовский двор. 23 февраля 1663 г. специальная финансовая комиссия приняла решение о новой эмиссии медной монеты для обеих частей Речи Посполитой на сумму в 5250000 злотых; однако спустя лишь три месяца и эта огромная цифра была признана недостаточной: постановлением от 28 мая предусматривалось отчеканить в Оливском монастыре под Гданьском одних только литовских солидов на 5818764 злотых! Тяжелое экономическое положение и сложная политическая обстановка почти на пять лет задержали выполнение сеймовых ординаций 1659 г. об организации производства медной монеты на землях Великого княжества Литовского. Лишь в январе 1664 г. был открыт монетный двор на территории Нижнего замка в Вильно. Здесь, в соответствии с контрактом между администрацией литовского казначейства и Ангелом Марией Бан-донелли, уполномоченным Боратини, должно было быть отчеканено «боратинок» на 5 250 000 злотых. 6 июля 1665 г. принято решение о начале эмиссий медных литовских солидов в Бресте, Ковно (Каунасе) и, кроме того, в Мальборке (Польша). Названные дворы (включая и Виленский) обязывались выбить «боратинок» более чем на 8 000 000 злотых. Брест стал первым в истории Белоруссии центром денежного производства. Его монетчики трудились весьма усердно: с августа 1665 г. по сентябрь 1666 г. они успели выпустить почти 2750000 злотых в медной монете уступив в этом отношении первенство только .своим виленским коллегам.

[Коllекционер]

Шесть монетных дворов, специализировавшихся на выпуске литовских «боратинок»2, работали с предельным напряжением, но, как и коронные дворы, не были в состоянии справиться с выполнением непомерно объемных правительственных заказов. Так, если контракты на литовскую эмиссию оперировали суммой в 22556366 злотых, то производство смогло освоить Менее ее половины— 9952022 злотых (иными словами, составило примерно 895 682 000 солидов). Тем не менее даже официально зарегистрированные результаты выпуска литовских и польских «боратинок» свидетельствует о многократном превышении первоначально (в 1659 г.) запланированного общего их тиража (180 млн. экземпляров). Следует к тому же подчеркнуть, что отчеты монетных дворов дают, несомненно, основательно заниженные цифры. Дело в том, что сам процесс производства был организован без строгой проверки каждой из выпущенных «боратинок»: от чеканщика требовалось лишь одно — выбить их из гривны меди не менее 150 штук. Предполагалось, что этим будет обеспечена гарантия выдержки среднего веса каждого солида в пределах установленной нормы. Такой порядок предоставлял монетчикам удобную лазейку для личного обогащения: уменьшая толщину монетных кружков, они «выжимали» из каждой гривны дополнительные десятки «боратинок». Клады как нельзя лучше доказывают это: толщина, а следовательно, и вес содержащихся в них медных солидов колеблются в очень широких пределах. В стороне от столь выгодного производства не могли, разумеется, оставаться и фальшивомонетчики («клепа-чи»). Несмотря на жестокие наказания (отсечение правой руки с последующим ее вывешиванием на городских воротах и публичное обезглавливание на ратушной площади), они с каждым годом расширяли производство «боратинок». Образцы их трудолюбия — самое обычное явление в открываемых денежных захоронениях. От отечественных фальсификаторов монет не отставали и зарубежные (к примеру, упоминавшийся в предыдущей главе Сучав-ский двор'). Чеканка «боратинок» была настолько выгодным делом, что фальшивомонетчики порою даже не затрудняли себя понижением их веса, установленного законом. Таким образом, поддельные медные солиды зачастую оказывались не хуже подлинных, и поэтому рынки фактически признали их равноправными партнерами «боратинок» государственных монетных дворов. Население сразу же поняло, что от этих обесцененных денег не следует ожидать добра: «Шеляг (солид) — маленькая монетка, но искра еще меньше, а целый дом может сжечь»,— гласила родившаяся в это время поговорка. Уже к середине 1663 г., когда эмиссии «боратинок» только начинали по-настоящему набирать силу, правительству стала ясна неизбежность гибельных экономическйх последствий этой авантюры. Чтобы как-то уклониться от стремительно надвигавшейся финансовой катастрофы или, по крайней мере, оттянуть ее, казначейство Короны (несмотря на протест Боратини) одобрило проект германского монетчика Андрея Тымфа о выпуске монеты достоинством в 1 злотый (злотувку), т.е. в 30 серебряных грошей. 15 июня 1663 г. последовало официальное решение, позволявшее Тымфу и его брату Фоме (Томасу) приступить к работе. * Злотый эмитировался монетными дворами Львова и Быдгоща ' (может быть, и Кракова) по стопе в 30 штук из восьмилотовой гривны серебра 2, иными словами, весил 6,726 г. Подобно медному солиду, он стал (сначала в народе, а затем — и в официальных актах) фигурировать под названием, основанном на имени своего творца — «тымф». Этим, однако, далеко не. исчерпалось сходство зло-тувки с «боратинкой». Главное заключалось в ином: новая монета, неся на себе надпись «30 польских грошей», содержала серебра всего на 12 грошей. Следовательно, ее реальная стоимость составила лишь 40% от официально провозглашенной. По существу родился лишь несколько смягченный вариант «боратинки», пытавшийся прикрыть свою немощь серебряным блеском. В качестве единственной компенсации за низкопробность «тымфа», выпущенного 9-миллионным тиражом, населению была предложена легенда его лицевой стороны: «DAT PRETIUM SERVATA SALUS POTIOR Q5 METALLO EST» (в вольном переводе — «Желание спасения отечества превышает действительную цену металла»). В условиях политической и экономической анархии это нравоучительное изречение не смогло, разумеется, даже в малейшей степени посодействовать популярности злотого. Отношение к нему современников выразила получившая широкое распространение своеобразная и едкая расшифровка помещенной в центре его лицевой стороны монограммы ICR («loannes Casirnirus rex» — «Ян Казимир король»): «Initium calamitatis Regni» — «Начало гибели государства». Будучи неполноценными кредитными деньгами, «боратинки» и «тымфы» явились материальным олицетворением облеченного в монетную форму косвенного налога, тяжким бременем легшего на плечи народных масс. Их обращение самым пагубным образом сказалось на финансах и экономике страны. Денежная реформа, начатая в 1659 г>, пришла к своему логическому завершению: ее результаты оказались прямо противоположными ожидавшимся. 28 декабря 1666 г. последовал королевский указ, вынужденный признать этот факт: «Следуя горячим просьбам всех сословий охотно соглашаемся на то, абы все менницы как серебряные, так и медные в паньствах наших немедля закрыты были». Тит Ливии Боратини и Тымфы были привлечены к суду. Братья сумели бежать за границу, не доплатив казне 4 миллионов злотых; Боратини же блестяще воспользовался многовековой аксиомой военной тактики: «Лучший вид обороны — наступление». Он не только категорически отверг обвинения в развале государственной казны, но в свою очередь предъявил ей счет на полтора миллиона злотых как сумму личного ущерба, понесенного им в бескорыстной борьбе за спасение финансов Речи Посполитой. Эта акция увенчалась полным успехом: «Урожденный Боратини,— заявил указ от 28 декабря,:— все суммы, по контрактам Речи Посполитой установленные, выплативши, себе и кредиторам своим на полных полтора миллиона (злотых.— В. Р.) не добил...», а поэтому «следует удовлетворить урожденного Боратини в справедливых претензиях его». Боратини еще на два года остался арендатором краковского монетного двора, вновь открытого & 1667 г. специально для того, чтобы «пострадавший» смог по-лучить свои полтора миллиона. Отчеканенные здесь шестигрошовики и орты (1667—1668 гг.), а также двойной дукат (1667 г.) помечены буквами TLB. В 1668 г. Ян Казимир отрекся от престола. В краткое (1669—1673 гг.) правление Михаила'Корибута Вишневецкого и в последовавшее затем трехлетнее междуцарствие монетные дворы страны бездействовали. В 1676 г. на престол Речи Посполитой был избран Ян III Собесский. В Варшаве собрался предкоронацион-ный сейм. Прибывшие на него послы Брестского воеводства потребовали открытия в Великом княжестве Литовском монетного двора для чеканки серебряной монеты «одинакового достоинства с таковою же в странах соседних». Вопрос о возобновлении денежного производства стал одним из главных в программе работы сейма. Принятая на нем Конституция гласила: «Так как с великой шкодой для Речи Посполитой менница и доныне стоит закрыта, а многие люди посторонние свои (монетные дворы.— В. Р.) отворивши, не только коммерцией серебра и золота овладели, но и державу нашу подлейшей своей монетой наводнили, постановляем, абы менница серебряная и золотая открыта была». Коронационный сейм 1677 г. обнародовал постановление «Менница коронная», согласно которому открылись монетнь!е дворы в Быдгоще и Кракове для чеканки «единой во всем монеты для одного и другого народов (т. е. для Польши и Великого княжества Литовского.— В. Р.)». Здесь же конституционным разделом «Менница литовская» решено начать подготовительные работы к открытию монетных дворов Великого княжества Литовского: «Менницы Великого княжества Литовского в ведение вельможного подскарбия княжества отдаем, дабы всячески старался серебряную и золотую менницу отворить» '. Быдгощский двор был отдан в держание итальянцу Санти де Урбанис Бани, краковский — Титу Ливию Боратини, все еще продолжавшему предъявлять претензии казне. Эмитировались номиналы от тройного гроша до дуката. Из этих монет в Белоруссии наибольшее распространение получили шестигрошовики и орты. Сейм 1685 г. потребовал полного прекращения чеканки: «Так как менница сребрная, в Короне отворенная, плохо плодоносила, закрываем ее нынешним авторитетным собранием в интересах государства». Тем не менее двор Быдгоща продолжал функционировать еще в 1686 г., а Кракова — ив 1687 г.2 В последнее десятилетие правления Яна Собесского (1687—1696 гг.) монета не чеканилась. Рынки, захлебывавшиеся в море «боратинок» и «тымфов», особенно высоко ценили «добрые старые» монеты первой половины XVII в. и относительно высокопробную продукцию быд-гощского и краковского производства 1670—1680-х гг. Продолжались поступления иноземной монеты в виде биллона Шведской Прибалтики, талерной и золотой монеты Нидерландов. Прибалтийский ввоз, шедший преимущественно за счет шиллингов Риги и Ливонии, сошел фактически на нет уже к середине 1660-х гг. Приток нидерландских патагонов, лёвендаальдеров, риксдаальдеров и дукатов, сокращаясь из года в год, угас к концу века. Новинкой монетного импорта стали шестигрошовики и орты Пруссии, встречающиеся в белорусских кла1 дах 1670—1690-х гг.

[Коllекционер]

В обращении заметно возросло число серебряных копеек. Тем не менее они, как и прежде, количественно намного уступали не только польско-литовским, но и западноевропейским монетам. Причины этого явления могут быть объяснены двумя обстоятельствами. Во-первых, русская монетная система вплоть до начала XVIII в. была, пожалуй, самой отсталой в Европе: она обладала, по сути, единственным» хотя и высокопробным, номиналом — крохотной копейкой. Эта монетка, очень неудобная для обращения и счета, не могла стать скольконибудь серьезным конкурентом достаточно разнообразному набору литовских, польских и западноевропейских номиналов, обслуживавших белорусский рынок. Во-вторых, тормозящую роль для проникновения русской монеты в Белоруссию сыграл, несомненно, строгий запрет московского правительства на вывоз серебра за пределы государства. В начальные годы рассматриваемого периода на восточнобелорусском рынке еще некоторое время удерживалась монетная медь Алексея Михайловича. Обращаясь в основном на территории, занятой русскими войсками, она пользовалась крайне незавидной репутацией. В «Отписке» князя Б. А. Репнина, посланной царю в январе 1661 г., сообщалось: «Могилевские мещане и всяких чинов жилецкие люди медными денгами не торгуют, за хлеб и харчи и за иное ни за что не емлют». Челобитная стрельцов, датированная апрелем этого же года, жаловалась: «Уездные люди нам хлеба и никаких харчей на медныя денги не продают, а приезжают... для хлеба из Витебска, из Полоцка и с Велижи торговые люди с серебряными денгами». Своеобразная эпитафия медной копейке на белорусском рынке прозвучала в письме (октябрь 1661 г.) полковника И. И. Кисаревского Алексею Михайловичу: «А что по твоему, великого государя, указу давано нам, хо-лопем твоим, твое великого государя денежное жалованье для нашего великого разоренья на прокорм медные денги, и то, государь, твоего великого государя жалованье мед-ныя денги мещане и торговые и всяких чинов люди емлют за бесценок и почитают ни во что... И на те медныя денги не добудем ничего купить, только нам, холопем твоим, от тех больших убытков голодом помереть». Складывалось почти такое же, как и к медной копейке, отношение рынка к переполнившим его медным и биллоновым солидам. Власти все чаще вынуждены требовать от населения обязательности их приема. 7 августа 1665 г. представители всех воеводств Великого княжества Литовского приняли в Гродно следующее постановление: «Видя постоянное, вопреки универсалам его королевской милости, збракованье старых и Рижских шелягов, в народе распространенное, объявляем, что как старые, так и Рижские, Прусские шеляги, опроч волос-ких (т. е. сучавских.— В. Р.) без всякого брака всеми от всех должны быть браны». Депутаты Брестского воеводства на Варшавском сейме 1670 г. в январе, а затем и в июле жаловались на «впровадженне з розных паньств шелягов, якобы нашим штемплем битых», и требовали принятия самого сурового закона против фальшивомонетчиков и их пособников. 2 декабря 1682 г. был обнародован указ Яна Собесского: «Дошло до нашего сведения, что шележная монета подделывается и как покупающим, так и продающим приносит настолько большие затруднения, что нередко на рынках дело доходит до пролития крови по вине этих шелягов, которые, несмотря на суровость закона, тайно бьются и распространяются. Повелеваем, дабы уряды городские воеводства Брестского по селам и городам чинили строгое наблюдение и, авторов фальшивой монеты шеляжной выследив, хватали и тяжкой смертью карали». Обилие низкопробной и фальшивой монеты, переполнившей рынки, не было случайнЬш явлением — оно по-своему отражало бедственное состояние экономики и разорение основной части населения. Августовское постановление 1665 г. отмечало, что Полоцкое, Витебское, и Мстиславльское воеводства, Мозырский и Речицкий поветы наотрез отказались от выплаты налогов из-за крайнего обнищания. Универсал подскарбия Великого княжества Литовского, датированный *16 ноября 1665 г., напоминал «господам и обывателям» Брестского воеводства, что взнос податей проходит крайне слабо. Одни из сборщиков налогов, указывал этот документ, так и не явились в казначейство, другие же, внося слишком малые суммы, жалуются на обывателей, которые, по их словам, больше занимаются обменом одной монеты на другую и отдают им только старую и фальшивую («подозрительную») или же вообще не дают ничего. Подскарбий потребовал вносить в казну деньги, а не бумажные донесения о недоимках и отложил крайний срок выполнения платежей до октября следующего года. С другой стороны, инструкция, составленная дво^ рянством Брестского воеводства для депутатов январского сейма 1672 г., фактически обвинила самого подскарбия в утайке налоговых сумм, заявив, что он должен вносить в казну именно те серебряные монеты, которые ему_сдаются, а не подменять их другими, менее ценными. Полнейшая неразбериха, воцарившаяся в финансах страны, влекла за собой колебания курсов обращения монет. Содержание денежного хозяйства Белоруссии этого периода можно условно разбить на две составные части, тесно переплетавшиеся друг с другом. Это, во-первых, реальные и реально-счетные номиналы, выступавшие как в виде конкретных монет, так и в роли счетно-денежных единиц — солид, чех (полуторагрошовик), по-тройный (трехгрошовик), шостак (шестигрошовик), орт, тымф, талер и червоньш злотый (дукат). Во-вторых, это чисто счетные понятия — пенязь, грош, злотый, копа и рубль. Самой распространенной из реальных монет стал солид. В актах 1660—1670-х гг. он обычно не упоминается в связи со сколько-нибудь значительными суммами. Это легко объяснить: рынки еще обладали достаточным количеством биллоновых, серебряных и золотых монет, удобных для крупного счета. «Боратинками» же производились только мелкие денежные выплаты. Правда, в одном документе — Духовном завещании виленского мещанина Кондрата Парфиановича от 28 октября 1664 г.— это правило было нарушено: Кондрат оставил наследникам довольно большое сбережение в солидах — «Готовых грошей три тысечи девятсот (счетных злотых.— В. Р.) шелягами червовыми, в лавке в мешках зложо-ных и одличоных» '. В последнее двадцатилетие XVII в. при ограниченном, а затем и вовсе прекращенном производстве серебряной монеты положение «боратинок» стало совершенно иным. Теперь именно ими, а не серебряными и золотыми номиналами чаще всего определялись даже очень крупные суммы. 3 июля 1683 г. конюшенный Великого княжества Литовского Франциск Сапега завещал брестскому костелу, в котором рассчитывал быть погребенным, «10000 злотых шеляжною монетою». Приходно-расходная книга могилевского магистрата под 12 июня 1686 г. содержит следующую любопытную запись: «За роска-занем его милости пана войта и за ведомостью шляхет-ного пана райцы скарбового, шляхетному пану Захариа-щу Автушкевичу, бурмистру могилевскому отдали за калмыка, купленного на Москве, у столицы на подарки ясновельможному его милости пану Гетману Великого князства Литовского шеляжной монеты злотых 198». Здесь же под 12 апреля 1695 г. читаем: «Дали шафарам меским (городским писарям.— В. Р.) грошей шелягами золотых чотырыста и три». «Боратинки» были самым малоценным номиналом. В 1691 г. городская казна Могилева, оприходовав 23740 злотых, прямо противопоставляет их доброкачественной монете, подчеркнув, что сумма эта «порахована в монете доброй и шеляжной». На 'рынке сложились две монетные системы — одна, основанная на меди, другая — на серебре. Это привело к довольно сложной практике денежных расчетов. Если, например, долг, взятый серебряной монетой, возвращался «боратинками», то доплачивалась определенная сумма (не считая процентного прироста) сверх занятой. Сейм 1677 г. постановил, что 100 злотых «доброй монеты» должны стоить 170 злотых в солидах. В 1695 г. талер в Могилеве оценивался в 6 злотых разменной серебряной монетой, но в 6 злотых и 10 грошей «монетой шеляжной» («Того часу наддавали на таляр по 10 грошей шелягами»). До середины 1680-х гг. курс «боратинки» по отношению -к серебряному грошу непрерывно колебался, достигнув самого низкого уровня к весне 1684 г. Запись приходнорасходной книги могилевского магистрата от 6 апреля этого года сообщала: «Купили свинины до вареня, и печеня — за золоты и асмаков двадцать; ку-рей двое — асмаков двадцать шесть; ситниц чотыры — асмаков дванадцать; пирогов — асмаков шестнадцать; пива кгарцов пять— асмаков семнадцать; слугам на пиво — шелегов пять. Чинит та харч золотых три и асмаков двадцать чотыры». Вспомнив, что злотый равнялся 30 польским грошам, а осмак (асмак) —одному, проделаем расчет: сумма, в которую магистрату обошелся праздничный обед, составила 113 грошей «на харч» (30 + 12 + + 26 + 12+16 + 17) и 5 солидов «слугам на пиво».

[Коllекционер]

Она же в сводной графе расходов была определена в 114 грошей. Итак, 113 грошей + 5 солидов = 114 грошам; значит, 5 солидов составляли 1 грош. Это резкое падение цены «боратинки» оказалось, однако, недолгим: с июля 1684 г. вплоть до середины 1690-х гг. она неизменно котируется в '/з гроша. Таким образом, медный солид стал, наконец, обращаться по курсу, который правительство безуспешно пыталось ввести для него в период реформы 1659—1666 гг. Более ценной, чем «боратинка», монетой был биллоновый полуторагрошовик (чех, полторак), удержавшийся в обращении, хотя со времени его чеканки (1614—1627 гг., с перерывами между 1654 и 1666 гг.) прошло достаточно много лет '. Его особенно часто упоминают книги моги-левского магистрата. 12 марта 1679 г. в них внесена запись: «На направу моста Дубровенского купили бер-веня (бревен.— В. Р.) двадцать и два берна по три чехи, чинит золотых три асмаков девять». Иногда в полутора-грошовиках выплачивались и крупные суммы: «В отъезде шляхетного пана райцы скарбового... позычили таляров сорок чехами» (20 декабря 1682 г). Пометка от 21 декабря 1692 г. гласила: «...отобрали грошей в талерах левковых, в золотковых, в полтораках гладких». Здесь интересно определение полуторагрошовиков как «гладких». Следует полагать, что так характеризовалась их плохая сохранность (потертость): ведь прежде, чем была сделана эта запись, они находились в обращении не одно десятилетие. Рыночный курс чеха остался неизменным, т. е. по-прежнему составлял полтора польских гроша. В этом легко убедиться, вернувшись к документу от 12 марта 1679 г. Общая стоимость купленных 22 бревен равнялась 66 чехам (3x22) или же 99 грошам (3 злотым и 9 осмакам). Следовательно, 1 чех = 99 : 66 = 4 == 1,5 польского гроша. Тройной грош обращается в основном за счет выпусков конца XVI — первой четверти XVII в. В документах 2-й половины XVII в. он выступает под несколько видоизмененным названием («потройный» вместо прежнего «трояка»), сохранив, как и полуторагрошовик, свой первоначальный курс обращения. Это подтверждается записью книги Могилевского магистрата от 5 июля 1684 г.: «Ваську Москалю за работу потройных шесть — чинит асмаков 18». Значит, эта монета, действительно, оценивалась в 3 серебряных гроша (18:6 = 3). Шестигрошовики, как отмечалось выше, в рассматриваемое время представлены на рынке Белоруссии польской и прусской чеканками. Их стоимость также оставалась неизменной. Прусские шостаки пользовались особой популярностью. Характерная деталь: нередко официальные документы, говоря о прусской монете, считают излишним указывать на ее номинал как на вещь общеизвестную. Например, в книге Могилевского магистрата под 15 сентября 1697 г. можно прочесть следующую пометку: «Отобрали грошей на коронацию панам послам... прусской монеты на таляров 108». Неудивительно, что представители Могилева, отправлявшиеся на торжества по случаю вступления на польский престол нового короля— Августа II, были снабжены именно прусскими шестигрошовиками: магистрат, разумеется, не мог допустить, чтобы его посланцы в Варшаве выглядели хуже других, расплачиваясь неполноценными деньгами. Орт (как польский, так и прусский) был одной из наиболее устойчивых денежных единиц, неизменно выступавшей в роли «твердой» монеты. Сейм 1677 г. установил официальный курс его обращения в 18 грошей. О том, что рынок, этот самый беспристрастный оценщик действительной стоимости монет, согласился с этим решением, свидетельствует книга Могилевского магистрата: 9 августа 1684 г. пятерым «гребцам» (уборщикам скошенного сена) было выплачено «по орту — чинит золотых три». В трех злотых — 90 грошей. Следовательно, орт равнялся 18 (90 : 5) серебряным грошам. Тымф (злотовка 1663—1666 гг.), будучи неполноценной монетой, не смог удержаться на уровне данного ему при Яне Казимире официального курса в 30 серебряных грошей. Уже в первые десятилетия своего существования он оценивался в лучшем случае . как орт, хотя и был дешевле последнего. Поэтому, в отличие от полноценного орта, злотовку стали называть тымфом или «ортом тымфовым». Например, представители Брестского воеводства на сейме 1672 г. заявили, что, «учитывая тяжкие для Речи Посполитой времена, на снижение цены... ортов тымфовых согласиться нельзя, ибо понесли бы мы большой ущерб, если бы, иной не имея монеты, и эту понизили». Крупнейшей монетой, битой в серебре, остался талер. Документы упоминают также номиналы в его половину («полталяра») и четверть («чверка»). Полноценный («твердый») талер котировался достаточно высоко: в солидах — по 6 злотых («Дали таляров твардых двадцать — чинит шелягами золотых сто двадцать», апрель 1685 г.), в серебряной монете — по 3 злотых («На окре-щение дитяти знойденного дали полталяра твардого — чинит злотый 1 и асмаков 15», октябрь 1684 г.). Что же касается низкопробных «левков» (лёвендаальдеров) и «золотковых» талеров, то они шли по пониженной цене: «Таляров твардых 5 на золотковые одменили (обменяли.— В. Р.) з наддачею» (январь 1681 г.). Самой дорогой единицей был, естественно, червоный злотый — золотой дукат. Как правило, им проводились значительные выплаты по оптовым торговым сделкам, богатым завещаниям и т. п. Анастасия Петровская, Старостина Мстиславская, дала взаймы «злотых тысячу чер-воными злотыми» своему родственнику Тризне (март 1669 г.); основной суммой проходят «двесте червовых злотых» в наследстве, оставшемся после администратора и наместника епископии Белоруссии Волчаского (декабрь 1686 г.) и т.д. По сравнению с предшествовавшим периодом расширился круг счетных денежных понятий. Обратимся прежде всего к самому мелкому из них — пенязю. Привилегия, данная королем Михаилом 11 мая 1670 г. местечку Песчатке под Брестом, определяет размер побора с «грунтов гуменных» в «1 пенязь». В книге Могилевского магистрата под 14 декабря 1684 г. имеется пометка: «На труну .(гроб.— В. Р.) для Пятрушки пушкаря дали золотых два, асмаков сем и пенези чотыры». Что же представляли собой в эти годы пенязи, т. е. денарии, чеканка которых давно уже прекратилась? На это прямо отвечает та же книга Могилевского магистрата записью от 9 августа 1683 г.: «Васка Церенин дал золоты один и асмаков сем и пол — чинит золотых один, асмаков сем, пенези чотыры». Половина осмака (польского гроша) приравнена здесь к четырем пенязям. Следовательно, денарий, как и в XVI в., составлял '/в гроша, но теперь уже не реальную, а счетную. В то же время и сам грош, выступавший преимущественно под именем осмака, оставался чисто счетным понятием. Злотый (золотой), как и прежде, применялся как 30-грошовая счетная единица в польской валюте. Его чисто польский характер порою подчеркивается специально: «Кони купленые были, кождый з них по золотых польских осмдесят» (Определение Гродненского земского суда от 12 октября 1666 г.); «Вымушены (отняты.— В. Р.) у него яко в золоте, сребре на тридцать две ты-сечы осмсот тридцать и три золотых польских..., пограбили коней двух и з коляскою и з трема ста золотых польских» (Жалоба московского подьячего Семена Репинского на настоятеля Виленского Святодуховского монастыря Дорофеевича, 12 сентября 1668 г.).

[Коllекционер]

Копа оставалась единицей, выражавшей сумму в 60 именно литовских грошей, что нередко оговаривалось источниками: «Поденщикам пятерым — копа литовская» (Книга Могилевского магистрата, 19 августа 1684 г.). Бытовал счет и на полукопы: «Двум человекам, што огня стерегут — на неделю по полкопы» (там же, 29 сентября 1684 г.). Однако, несмотря на традиционно литовскую принадлежность этой счетной единицы, теперь на практике она использовалась для счета только польских грошей, так как грош литовский, в отличие от польского, исчезнув как реальная монета, так и не перешел в категорию счетных понятий. Поэтому в копе насчитывалось уже не 60 литовских, а 75 польских грошей (напомним, что польский грош был на '/s дешевле литовского) ; в приведенных выше записях книги Могилевского магистрата и поденщикам, и наблюдателям на пожарной каланче было выплачено 2 злотых и 15 осмаков, т. е. 75 польских грошей. Как счетное понятие, равное 100 грошам, продолжал применяться рубль: «Мещане гостей, людей перееждчих и купцов на том пароме своем перевозити и тым церковному перевозу переказы (препятствия. — В. Р.) чинити «е мают под виною (под угрозой штрафа. — В. Р.) трема рублями грошей» («Лист» канцлера Л. Сапеги, подтверждающий право могилевской церкви святого Спаса на владение перевозом через Днепр, 22 сентября 1672 г.). Конец XVII — XVIII в. В 1696—1706, 1709—1733 гг. престол Речи Посполитой занимал саксонский курфюрст Август II Сильный. В его правление фонд денежного обращения страны оставался в целом прежним. Небольшим дополнением к нему явились нерегулярно, с 1698 по 1706 г. выпускавшиеся в Дрездене польские монеты — шестигрошовики, орты, талеры и дукаты. Вступив в Северную войну в качестве союзника России, Август II потерпел сокрушительное поражение от шведов и в 1706 г. вынужден был уступить престол своему давнему сопернику Станиславу Лещинскому. Литовский подскарбий Людвиг Поцей, сторонник свергнутого короля, организовал двухлетнюю (1706—1707 гг.) чеканку в Гродно шестигрошовиков с портретом Августа II '. На этом производство польской монеты прекратилось. Анархия в денежном хозяйстве государства приобрела настолько откровенные формы, что Варшавский сейм 1710 г. был вынужден констатировать: «Скарб Короны за время прошлых несчастий до такого пришел упадка, что разные наглые узурпаторы и грабители им, словно общей добычей, пользуются и осмеливаются доходы Речи Посполитой на свои приватные нужды обращать и с убытками для государства обогащаться». Сейм 1717 г., пытаясь удержать более или менее постоянные курсы обращения полноценных и разменных монет, установил стоимость дуката в 18 злотых, талера — в 8, тымфа (тын-фа, как теперь именовали не только злотовку Яна Казимира, но и орт) —Б 1 злотый и 8 грошей, шести-грошовика — в 12 грошей и 2 солида. Знаменательно, что названные курсы и для золота, и для серебра исчислялись в «монете шеляжной», т. е. опирались уже только на медные «боратинки». В поисках выхода из финансового тупика, в котором оказалась страна, выдвигались порою самые нелепые проекты. Послы Брестского воеводства на Варшавских сеймах 1732 и 1733 гг. выступили, например, со следующими предложениями. В первом случае они потребовали возобновить переговоры с испанским правительством о полном возвращении Речи Посполитой... «сумм неаполитанских», которые еще в XVI в. были заняты Филиппу II королевой Боной (см. гл. VII). На сейме 1733 г. они же рекомендовали утвердить закон, согласно которому «дамы польские», выходящие замуж за иностранцев, лишались бы прав на приданое, «дабы деньги заграницу выношоны не были». В последующие годы положение фактически не изменилось. Правда, при Августе III (1733—1763 гг.) денежное производство оживилось. В 1749 г. в Дрездене была начата чеканка медных солидов. Эти же номиналы стали затем эмитироваться в Губене и Грюнтале — двух саксонских местечках, обладавших богатыми медными рудниками. С 1752 г. здесь чеканились и медные гроши. По 1755 г. было выбито около 100 миллионов солидов и примерно 50 миллионов грошей. Солиды чеканились вначале по стопе в 360 штук из фунта меди, а затем (с 1753 г.) .по 380, т.е. стали весить менее «боратин-ки»—1,3 г,' Курс их обращения составлял 3 штуки на 1 медный грош. В свою очередь новый грош был 1/3о частью счетного злотого. С 1752 по 1763 г. Лейпциг вел постоянно прерывавшуюся чеканку польских монет в серебре и золоте. Выпускались серебряные полуторагрошовики, тройные гроши, шестигрошовики, орты, 8-грошовики (четверти талера) , полуталеры и талеры. В золоте бились единичные и двойные дукаты, а также августдоры («золотые Августа») , полуавгустдоры и двойные августдоры. Талеры чеканились из 12-лотового серебра, более низкие номиналы — из серебра пробой в 4,5 лота. Курсы обращения наиболее ценных номиналов выглядели следующим образом: 1 тымф =38 медным грошам = 114 медным солидам; 1 талер = 6 тымфам и 12 грошам = 240 грошам = 720 солидам; 1 дукат =2'/4 талера =540 грошам = 1620 солидам; 1 августдор = 22/э дуката = 1200 грошам = 3600 солидам. В условиях ограниченности эмиссионных тиражей серебряных номиналов и хронических колебаний курсов их обращения вновь активизировались фальшивомонетчики. Документы второй половины XVIII в. все чаще регистрировали случаи поимки подделывателей монеты. 26 декабря 1755 г. было помечено судебное определение по делу могилевчанина Максима Хромцовича, который «фальшивые монеты — тынфы з олова и цыны (цинка.—В. Р.) под штемпелем новой монеты найясней-шего короля его милости, пана нашего милостивого Августа III... робил, а потым в торгу выдавал на ошукане народу пасполитого. Кторых тынфов фальшивых, тынф еден в замку его кролевской милости могилевским, а тынфов седм в ратушу депонованы (отданы на хранение.—Б. Р.)». Антон, старший брат Максима, дал следующее показание: «...в року нынешнем, 1755, вжо тому недель пять и более, як от Юстины Яновой Хромцовичовой, матки своей родной, слыхал, же сына свого млодшего Максима, при ней мешкаючего (вместе с ней живущего.— В. Р.), подстерегши, иж он тынфы циновы одлил..., мовила тые формально (буквально.— В. Р.) словы: «сынку, лепей в попел омочившись жить, а того не чинить». На кторе напомненне (предостережение.— В. Р.) матце одповедал: ты, матка, своё гляди, тобе дела нема». Средний брат Петр подтверждал сказанное Антоном. Максим, вначале категорически отрицавший предъявленное ему определение, после очной ставки со свидетелями признался в подделке трех тымфов. Конец этого дела неизвестен. Последний относящийся к нему документ представляет собой жалобу родственников Хромцовичей на то, что Петр и Антон продолжали находиться в тюрьме, хотя они и донесли на брата. Как и во времена Яна Казимира, «польская» монета фабриковалась и за пределами Речи Посполи-той. «Новое» в деятельности зарубежных фальшивомонетчиков на этот раз заключалось в том, что они даже не пытались скрывать свое производство. Еще в 1753 г. король Пруссии Фридрих II начал в Кенигсберге, Вроцлаве и Штеттине чеканку низкопробной монеты штемпелями, сходными с лейпцигскими. В 1756 г. разразилась общеевропейская Семилетняя война (1756—1763 гг.), в которую оказалась втянутой и Речь Посполитая. Пруссаки вторглись в Саксонию и захватили здесь оборудование лейпцигского монетного двора. Фридрих II использовал этот трофей для чеканки уже откровенно фальшивых монет, поручив это дело берлинским банкирам Ефраиму, Ицику и Изаону. Вначале «фирма» Ефраима била только серебряные монеты с датой «1753», но затем, перейдя и на золото, отказалась от этой чисто формальной маскировки: в 1761 —1762 гг. чеканка велась уже с действительными датами. Фальшивомонетчики прусского короля не брезговали и медью: в 1758 г. ими была проведена массовая эмиссия «польских» грошей. На эти деньги ' Фридрих II приобретал все необходимое для своей армии. Огромное количество «ефраим-ков» (к концу Семилетней войны их было отчеканено на сумму в несколько миллионов злотых) проникало из Саксонии на остальную территорию Речи Посполитой, вызывая дальнейшее расстройство ее денежного обращения. «Дневник» Полоцкого Софийского монастыря в августе 1761 г. отмечал: «В этот год был причинен общенародный ущерб и урон новой фальшивой монетой, изготовленной в Саксонии... Эти тынфы не были отлиты из серебра, но чеканились из железа, затем из меди и отбеливались (серебрились.-^- В. Р.) так, что их нельзя было отличить от настоящих. Незаконные монеты заполнили всю Польшу, Россию (Белоруссию.—В. Р.) и Литву, заражали королевскую и государственную казну, частные сбережения. Ими были полны города, полны сельские хижины... От века не слыхана и не сохранилась в памяти коррупция денег в столь больших размерах». Сейм 1762 г., уделивший много времени обсуждению возможных мер борьбы с этим бедствием, так и не смог прийти к сколько-нибудь действенному решению. При последнем короле Речи Посполитой Станиславе Августе (1764—1795 гг.) была предпринята очередная попытка оздоровления государственных финансов.

[Коllекционер]

Вновь после долгого перерыва открылись монетные дворы в Польше — Краковский (1765—1768 гг.), выпускавший медную монету, и Варшавский (1766—1795 гг.), чеканивший медь, серебро и золото. 10 февраля 1766 г. сейм опубликовал «Уставу цены и курса монет в краях Речи Посполитой». За образец для новой золотой монеты был взят высокопробный голландский дукат, введены новые медные, серебряные и золотые номиналы при сохранении многих прежних (медь — солид, грош, тройной грош; серебро — грош, полузлотый или двойной грош, злотый или четырехгрошовик, двойной злотый или восьмигро-шовик, шестигрошовик, орт, полуталер, талер; золото — дукат '). «Устава» ввела более твердый, чем прежде, курс обращения полноценной монеты: 1 счетный злотый = = новому серебряному злотому (четырехгрошовику) или 30 медным грошам; 1 талер = 8 злотым; 1 дукат = = 16 злотым и 3 грошам. Одновременно были объявлены отзыв из обращения польских шестигрошовиков и злотовок XVII в., а также скупка их для переплавки на , монетных дворах. Созданная таким образом внешняя видимость финансового благополучия страны продержалась лишь 20 лет: 15 марта 1787 г. принято сеймовое постановление, резко понизившее пробу серебряных и золотых номиналов. Перечисленные монеты Станислава Августа поступали на территорию Белоруссии в незначительных количествах. В 1767 г. было принято решение об открытии монетного двора в Гродно и предприняты первые шаги для его осуществления — куплен специальный дом, завезено оборудование и даже наняты монетчики. Однако, когда, казалось бы, оставалось только приступить к чеканке, завершающие работы были прекращены. Все же спустя много лет, в 1793 г. здесь был выпущен талер. Инициатором его эмиссии стала Тарговицкая конфедерация— оппозиция, выступившая против прогрессивных буржуазных реформ, утвержденных сеймом 3 мая 1791 г. Вначале штаб конфедератов располагался в Бресте, а затем перебрался в Гродно, где, очевидно, и выпустил свою монету с помощью оборудования, доставленного сюда четверть века назад. В рассматриваемый период продолжались поступления иноземных монет, представленных преимущественно чеканкой Пруссии, Нидерландов и России. В первой половине XVIII в. особенно весомую роль в денежном обращении играли прусские шестигрошовики, лучшие по качеству, чем соответствовавшие им номиналы Речи Посполитой. Люблинский сейм 1703 г., определив сумму налогового обложения еврейского населения в 105 тысяч злотых, специально оговорил, что выплата должна производиться «пруской доброй монетой, считая по 5 шостаков целых (т. е. не счетных, а реальных.—В. Р.) за злотый один». Названная сумма позволяет вычислить количество шестигрошовиков Пруссии, которое правительство рассчитывало ежегодно получать лишь по этому побору1—630 000 штук. Варшавский сейм 1717 г., увеличивая тот же налог, повторил решение сейма 1703 г. 30 марта 1716 г. мо-гилевский магистрат выдал данцигскому купцу Михаилу Рейману долговое обязательство, гласившее: «остались винни готовой суммы червоных злотых сто сорок..., что чинит монетой прусской злотых (счетных.— В. Р.) тысячу сто двадцать». Указ Августа II от 8 мая 1724 г. потребовал взимать таможенные пошлины за провоз заграничных товаров «только в доброй прусской монете». Документы подобного рода — обычное явление и в последующие годы. «Устава» 1766 г. потребовала изъять «заграничные» шестигрошовики из обращения на территории Великого княжества Литовского путем выкупа их у населения по цене от 8 грошей и до 8 грошей 2 солидов в польской монете, но обращение прусской чеканки продолжалось, даже усилившись к концу века за счет талерных номиналов. Нидерландский монетный экспорт на территорию Белоруссии, гораздо более скромный, чем в XVII в., до прежнему был представлен талерной монетой (лёвендаальдерами, риксдаальдерами, патагонами) и дукатами. Непрерывно возрастает роль русской чеканки. Кладами и письменными источниками зафиксированы медные денежки (денги, полукопейки), серебряные и медные копейки, медные гроши (двухкопеечники), «тынфы московкие» и рубли. 5 ноября 1753 г. городской суд Могилева приговорил некоего Ивана Подлобка за кражу денег к повешению. Что же именно похитил Иван? Ответом послужило его же показание: «седм шостаков и денежками полосмы (семь с половиной.— В. Р.) копеек и две грошовых (два двухкопеечника.— В. Р.)». 16 сентября 1765 г. тот же суд обнародовал приговор — отсечение уха, наказание десятью плетьми и изгнание из города — мещанкам Парасе Шевцовой, Матрене Рыпнянке и их соучастницам за похищение денег у войта Коробанки. Потерпевший утверждал, что украденная у него сумма составляла «рублей пятсот пятдесят сем и пол», однако реестр изъятым у подсудимых деньгам • выглядел несколько иначе: «Рублями — 24 и пол; денежками— рубль и копеек 19; готовыми (т.е. в виде монеты.— В. Р.) денгами — рублей 11; рублями рублевыми (т. е. в виде монет достоинством в рубль.— В. Р.) — 11; монетой (различной.— В. Р.) —рублей 6». Здесь же приведен перечень пропавших у войта вещей и их оценка в рублях и копейках. Говоря о копейке в денежном обращении Белоруссии XVIII в., следует учитывать, что она выступала в двух вариантах — серебряном и медном. Серебряные копейки, чеканка которых была прекращена в 1718 г., упоминаются источниками в основном лишь до начала 1720-х гг. как дробная по отношению к более крупным серебряным номиналам часть. Запись книги Могилевского . магистрата от 25 ноября 1702 г. оценивала 5 пар соболиных шкурок в «рублев сто двадцать осм, за таляр по копеек седмдесять пять — чинит таляров битых сто седмдесят и тынфы чотыры, таляр по злотых шесть». 20 октября 1709 г. брестчанин Гра-бовский пожаловался в Кобринский земский суд на своего сына и его приятелей, которые «вночи, взявши шкатулку з-под ложка, отомкнули ее и взяли двадцать тысяч в доброй монете — в злоте, в талярах, в копейках». Уже известный нам Людвиг Поцей — бывший подскарбий, а затем гетман Великого княжества Литовского,— взыскивая подати в Езерищенском старостве Витебского воеводства, 7 января 1716 г. приказал считать копейку не по два, как раньше, а по три польских гроша. Чтобы установить рыночный курс серебряной копейки, вновь обратимся к документу от 25 ноября 1702 г. Стоимость соболиных шкурок оценивается в нем 128 счетными рублями, выраженными в реальных монетах — 170 талерах и 4 тынфах. Талер равнялся 75 копейкам или же 6 злотым. Исходя из этих данных, нетрудно вычислить стоимость копейки: 75 копеек = 1 талеру = 1 ЯП = 180 (30x6) счетным грошам; 1 копейка = -^ =2,475 гроша. Что же касается курса обращения медных денежки (полукопейки) и грошовика (двухкопеечника), то он был соответственно вдвое ниже и вдвое выше, чем у медной копейки, о которой сейчас пойдет речь. Уже в 1720-х гг. серебряная копейка уходила с рынка, вытесненная медной. Копеечная медь получила особенно широкое распространение на востоке Белоруссии. Об этом свидетельствуют, в частности, приходно-расходные книги Могилевского магистрата. Приводим наиболее характерные их записи. 20 января 1731 г.: «Податек должон быть выбран двома частями доброй монетой — тынфами и шостаками, а треця часть копейками». Вполне понятно, что «доброй» серебряной монете могла противопоставляться только медная.

[Коllекционер]

24 января 1735 г.: «Побор водлуг таксы давней монетой шележной обо копейчаной ухваляем . Это постановление интересно в двух отношениях: во-первых, оно ставит знак равенства между солидами (шелягами)^ т. е. мелкой медной монетой, и копейками; во-вторых, специально подчеркивает, что побор в таком виде не нов, ибо вводится «водлуг таксы давней». 29 августа 1746 г.: «...тынф копеек семнасце, а шос-так биты по гроши семнасце». Этот документ дает возможность для определения курса обращения медной копейки. Шостак (шестигрошовик) в это время вдвое дешевле тынфа. Таким образом, 34 гроша (2 шостака) = 17 копейкам (1 тынфу), а 1 копейка = =2 грошам. Медная копейка заняла настолько прочные позиции в восточнобелорусском денежном хозяйстве, что даже стала объектом приложения сил и способностей фальшивомонетчиков. 9 июня 1720 г. на ратушной площади Могилева был вывешен «Декрет криминальный», обвинявший мещанина Матвея Стефановича в подделке монеты. «Пан Теофил Дзевульски, лавник могилевски,— говорится в нем,— жаловал на Матвея Стефановича о то, иж он копейки роби медзяне». На первом допросе обвиняемый, признав свою вину, назвал имена еще двух человек — Бориса Петровича и Стаськи Красновского — как своих соучастников: В следующие дни Матвей стал отказываться от первоначального показания, утверждая, что «о других не ведает, яко то о Борисе Петровичу и Стаську Красновским, если робили копейки, чи теж не робили, а сам -не ведает; што мовил...» Следственная комиссия принимает решение, согласно которому Матвей «дня 3 июня у слупа (позорного столба.— В. Р.) в рынку могилевским публично привязаны, на трыкроть мистром (трижды палачом.— В. Р.) шиной железной распаленой мает быть пробованы и пытаны о то, иж если сам еден копейки медзяне робил, чи теж Борис и Стасько робили». После первого «приложения» раскаленной «шины» Матвей сказал, что изготовлял медные копейки вместе с Борисом Петровичем, после второго — сообщил, что эту монету фабриковали и могилевские евреи, которые з месца (города.—В. Р.) «поутекали», на третий раз — признался, что «тых копеек робить учился у немца в Шклове, а як его звано, не ведает, и тому вжо лет седм..., а з Борисом пять недель робил». 16 июня последовало новое постановление суда, оповещавшее горожан, что фальшивомонетчики будут «огнем караны без милосердия... и мают живо быть спалены». Матвей, пытаясь смягчить свою участь, обращает внимание судей на то, что «...та монета не под именем короля его милости, але иншого монарха роблена (т. е. является подделкой не под чеканку короля Речи Поспо-литой Августа II, а под монету русского царя Петра I.—В. Р.)», и заявляет, что умышленно оговорил Бориса и Стаська. Суд, приняв во внимание эти факты как смягчающие обстоятельства, решил «учинить над ним милосердие»: вместо сожжения на костре Матвей приговаривается к отсечению головы. Приготовление к казни, назначенной на 18 июня, завершились совершенно неожиданным финалом как для судей, так и для многочисленных зрителей, собравшихся на рыночной площади: «Гды мистр меча добыл з похв (ножен.— В. Р.) и хцел злочинце голову снять, тогды их милости кармелиты з их милостями ксензами бернардынами, прорвавшись и варту (стражу.— В. Р.) розеп-хавши, до клаштору (в монастырь.— В. Р.) их милостей ксензов бернардынов Матвея запроводили». Таким образом, преступник буквально в последний момент был спасен монахами Кармелитского и Бернардинского католических орденов, решивших почему-то взять его под свою защиту. Дело Матвея Стефановича интересно с трех точек зрения. Во-первых, оно свидетельствует о том, что уже в первой четверти XVIII в. даже медная русская монета вполне освоилась на рынке восточной Белоруссии (в противном случае, фабрикация ее подделок была бы лишенным смысла занятием). Во-вторых, производство фальшивых копеек не было единичным, исключительным случаем: им занимался не только обвиняемый, но, вероятно, и могилевчане-евреи, а также «немец из Шклова», который, надо полагать, обучил своему сомнительному искусству не одного Матвея. В-третьих, изготовление этих монет велось продолжительное — не менее 7 лет — время. 15 февраля 1714 г. сеймик Брестского воеводства категорически потребовал изъятия из обращения «тын-фов Московских». За этим странным, на первый взгляд, названием стояла вполне конкретная монета, чеканившаяся в России с 1707 г. На ней были помещены портрет Петра I с соответствующей титулатурой (на латыни) и российский государственный герб (двуглавый орел), но отсутствовало обозначение номинала. Копируя пробой и весом польские тынфы, она предназначалась для различных платежей в Речи Посполитой, т. е., собственно говоря, не была русской. Неудивительно, что этот собрат печаль--но известной злотовки Яна Казимира не пользовался доверием населения Белоруссии. То, что «московский тынф» действительно был отвергнут белорусским рынком, доказывается его полным отсутствием в открытых к настоящему времени кладах XVIII в. Самой дорогой серебряной монетой, приходившей из России, был рубль. Выпускавшийся с 1704 г. по образцу хорошо известного в Белоруссии полноценного талера, он, естественно, без труда включился в ее денежное обращение. Счет по расходам на погребение в мае 1740 г. Старобыховского наместника Даниила Стаховского упоминает его наряду с польской и западноевропейской мо-• нетами: «Каноникам (монахам.— В. Р.)—22 рубля 3 тымфа... За место в склепе — талеров 20»; 13 июля 1742г. в Могилеве некий Трофим Сиволап взял в аренду пустошь на берегу Днепра «за злотых двесте монетой рублевой»; витебский мещанин Иван Мандус в сентябре 1750 г. потребовал у монахов Доминиканского монастыря возвращения долга в 170 рублей и т. д. Курс обращения реального рубля не был постоянным. В начале XVIII в. он иногда значительно превосходил курс талера, а с середины века в основном соответствовал ему, колеблясь в пределах между 200 и 240 грошами. На протяжении всего XVIII в. рынок Белоруссии продолжал пользоваться счетно-денежными понятиями (злотыми, копами и др.). Самым мелким из них оставался пенязь, по-прежнему употребляемый в двойном смысле: во множественном числе — как синоним слову «деньги», в единственном — как восьмая часть польского гроша. Последнее из известных нам упоминаний об этой единице встречено в книгах Могилевского магистрата под 18 июля 1741 г.: «пенезей коп шесть тысячей пятсот седмдесят чотыры копы и грошей пятдесят три и пенезей чотыры». Первое двадцатилетие XVIII в. в обычном для него значении польского гроша бытует и осмак. Весной — летом 1711 г. он фигурирует в довольно необычных записях книг Могилевского магистрата: «Марта 26 купили сена вязку верблюду — асмаков 11; апреля 20 верблюду сена вязку купили — асм. 9; апреля 23 для верблюда сена ношку купили — асм. 5; мая 5 за варту (стражу.— В. Р.) верблюда Шпилю и Тригубу за неделю двум дали асм. 14; мая 20 для меских (городских, т. е. магистратских.— В. Р.) коней и для верблюда купили травы — асм. 10; мая 30 для верблюда купили поврозь (шлею.— В. Р.)—асм. 9, сторожу дали на хлеб, што его пасет — асм. 4; июля 13 Гришку Чапцу, который пас верблюда — асм. 3; июля 31 Чапцу, пастуху верблюдо-ву, дали асм. 3». Факт содержания магистратом Могилева, наряду с лошадьми, столь экзотического для условий Белоруссии животного, как верблюда, трудно объясним, но замечателен сам по себе. Расширилось счетное применение рубля. Изредка он еще выступает как «литовский» для обозначения суммы уже не в 100 литовских, а в 120 польских грошей. 10 июня 1730 г. ректор иезуитского коллегиума в Бресте подал в суд жалобу на шляхтичей Антона Коровицкого и Антония Ганецкого, избивших иезуита Мочульского. Шляхтичи приговорены к выплате «23 рублей литовских». Однако счетная рублевая единица основывается уже преимущественно на русском рубле. Рескрипт Августа II от 20 апреля 1704 г., обращенный к «генерал-майору войск и администратору экономии могилевской» Кристо-фору Сеницкому, требует выдачи 1730 рублей по закладной «подданому его царского величества» Савелию Коробову; еврейское население города должно внести свою долю «505 талярами битыми». 23 июня 1758 г. в Могилеве повешен витебский мещанин Янка Козлов и утоплена в Днепре его подруга Ульяна. Судебное заключение, обосновывающее приговор, сообщает, что они «ночью злодейским способом добывши (забравшись.— В. Р.) до канцелярии в ратуше могилевской, з скрыни пенязи выкрали — в рублевой и тынфовой монете рублев пять и копеек несколько...», потом проникли в городской архив и похитили там «рублев четырнадцать шостаками». Уже в первой половине XVIII в. русская чеканка начинает вытеснять с рынка все остальные виды монет — как польских, так и западноевропейских; с последней трети века она становится «ведущей» в денежном обращении вначале восточной, а затем центральной и западной частей Белоруссии. Актовые источники многократно упоминают ее, используя при этом традиционные названия польских номиналов. Приговор суда по бракоразводному процессу могилевчан Ивана и Марианны Бурачков 18 декабря 1728 г. налагает на Марианну и ее родственников штраф в «2091 злотых и грошей 15 курренции русской (т.е. в русской обращающейся монете.— В. Р.)». 26 ноября 1762 г. в Ушачах была подписана купчая крепость на имение Заглинник и озеро Болин, проданных некоему Цехановскому «за сумму два-насце тысеч пятсот злотых курренции русской». 5 мая 1784 г. генерал-майор русских войск Цицианов направил Минскому генерал-губернатору Тутолмину рапорт с приложенной к нему «Ведомостью, коликое число взято в городе Гродне разных ведомств контрибуционной казны». Заключительный раздел этого документа сообщает: «Различность монет есть следующая: 2652 червонца (дуката.— S. Я.) ..... на 7956 рублев; Галанскими талерами ........ V на 285 рублев; Прусскими талерами ......... на 117 рублев; Польскими злотыми и полузлотыми .... на 1846 рублев; Целковыми рублями . . . . . . . . . . на 20211 рублев; Русскою мелкою монетою ........ на 71137 рублев; Всего ....... на 101 552 рублев». Таким образом, в собранной с гродненчан контрибуции собственно русская монета (рубли и более мелкие номиналы) составила 91 348 рублей, т. е. около 90%. Если учесть, что на западе Белоруссии она осваивала рынок гораздо медленее, чем в центре и на востоке, то становится совершенно очевидным, что до полного слияния белорусского денежного хозяйства с русским оставался лишь последний шаг. Автор: В.Н.Рябцевич книга "О чем рассказывают монеты"