Сообщений в теме: 2

[AND.ru.XA]

Алексей Ивакин
Могло бы быть…

— Лех, уснул, что ли? На пары идешь?
Не открывая глаз, греясь на жарком, не по осеннему, солнце, я ответил:
— У меня с третьей семинар…
— Перепил, что ли вчера? Семинар через десять минут.
Я все-таки открыл глаза и посмотрел на…
Батюшки!
Юрка Васькин! Ущипните меня за задницу… Он же… Он же погиб в девяносто девятом! После универа поработав учителем в сельской школе, став «Учителем года», не выдержал бескормицы и завербовался в армию.
И тут, из глубины бессознательного, прокатилось по душе мягкое цунами.
Мать твою… Дочитался…
Самое смешное, что я не испытал никакого хроношока, как описывают фантасты. Шок был у меня от другого. От даты.
Шестнадцатое сентября девяносто первого года.
Ну почему все люди как люди, попадают в ключевые моменты истории, а я вот в шестнадцатое сентября? На год бы пораньше, до ГКЧП, а сейчас-то что? Поздняк метаться…
— Ты идешь, нет? — нетерпеливо переспросил Васькин.
— А? Да, конечно!
Блин! А здорово же, так-то! Тело молодое, зубы целые, гормоны плещут! Ууууух! Студенточки пошли на учебу… Вот эту я оприходую через месяц, вот ту через два дня после первой… Ыыыыых!! Ну, здравствуй, молодость!
— Юрка! — от переизбытка чувств хлопнул я Васькина по плечу. — Хорошо-то как! Только пообещай мне в армию не ходить!
Тот постучал мне по лбу указательным пальцем:
— Хватит мне, я свои два года оттоптал. Пойдем уже! Останин опоздавших не пускает, знаешь же.
И я, почти вприпрыжку, помчался на семинар по «Основам современной цивилизации».
Это у нас, на первом курсе исторического факультета, так переименовали в сентябре девяносто первого «Историю КПСС».
Память стала проявляться, словно фотографии в кювете. Я уже и забыл, что такое пленочная фотография… А вот же какие ассоциации пошли…
Останин — зверь мужик. Вел он у нас тогда философию и те самые «Основцы» — это у нас так предметы любили сокращать. По примеру «Республики ШКИД». Любимые фразы Алалоста — Сан Саныча Останина были — «Место женщины в постели, а не на истфаке» и «В Кирове только два интеллигентных человека. Я и мой друг. Друг уже умер». Получить «отлично» у него было невозможно. Легче на Луну слетать или в прошлое вернуться. Философию я ему буду сдавать шесть раз. До потери сознания буду учить ненавистного Платона. И сам буду преподавать его в курсе «История психологии», спустя пятнадцать лет… Смешно!
Блин! Знакомые все лица! Серега Ерохин, он же Курт — станет менеджером по продажам в «Строймаркете», Леха Колодкин, он же Ганс — в будущем директор маленькой, но стабильной фирмы по лесозаготовкам, Колька Ямшитов — церковный сторож, Мишка Курашин — управделами «Молодой Гвардии»… Никто, кроме Васькина и Димки Васильева — по прозвищу «Большевик», так и не станет учителем истории. Кроме девок, конечно. Половина из них замуж на третьем курсе повыскакивают. Большая часть по залету, да. Потом разведутся, снова замуж, уже осмысленнее…
И тут меня словно обухом.
Олька!
Она же тут, в этом корпусе, пока еще Кировского педагогического института! Прошлое накатило с такой силой, что у меня, кажется, заполыхало лицо.
— После пар стипуху дают! — шепнул мне усевшийся рядом Курт. — Потом идем в общагу, места получать!
Да, точно… Сегодня же день заселения… Я получу место в двухместной комнате, вместе с Колькой Ямшитовым. Там он, кстати, и начнет спиваться. А я через год приведу в эту комнату с обшарпанными стенами, заклеенными вырезками из журнала «Советское фото», Олю. Под утро отведу ее в общий — два на этаж — туалет. И пока она там моется из обычного крана холодной водой, выброшу из окна — прямо в мусорный бак — простынь, с кровавым пятном в виде бабочки. Не отстирать уже. Привезу комендантше другую.
А Олька выйдет замуж все равно за другого. За пейджер, за новенькую «девятку» и за однокомнатную квартиру. Предпочтя нищему студенту биржевого игрока. Меня будет потом мотать из запоя в запой, с работы на работу. С четвертого курса я вылечу, поступлю, заново, на психолога. Отлежу в реанимации три месяца… Женюсь, разведусь. И только через семнадцать лет забуду ее, найдя, наконец, новую настоящую любовь…
Не будет этого!
Здесь этого не будет!
Так… Сегодня стипуху дают. Первую. И офигенно большую. За два с половиной месяца — триста семьдесят пять рублей. Правда, на них и купить-то нечего. Бутылка водки — в магазине пять, но по талонам. Поэтому мы литруху бельгийского спирта «Рояль» сегодня возьмем. В киоске. За пятнадцать. А водка там двадцать пять, кстати… Коммерческие цены. От этого еще долго киоски комками будут называть…
Думай, Леха, думай!
Значит, получаю стипуху, еду на вокзал. Беру билет до Москвы. Он тут пятнадцать стоит по студенческому. Туда-сюда — три червонца, плюс червонец на пожрать. Закупаю там книги, везу сюда и продаю. Через пару месяцев я куплю тут Толкиена по пять рублей за том. Сейчас тут все нарасхват. Возьмут и Чейза, и Фрейда, и Донцову…
Блин, нет тут еще Донцовой, слава Богу…
Поездочка мне процентов триста прибыли принесет!
Через годик прибарахлюсь и квартиркой, и машинкой — в задницу девятку — сразу иномарочку! И пейджер брать не буду. Возьму сотик. В Кирове сотиков еще ни у кого нет!
Блин! А что же я торможу-то так? Может мне писать начать, параллельно? «Ночной дозор», там… Что я не осилю? Жаль компьютеров еще нормальных нет. Придется на машинке шлепать. Могу песни писать — хиты будущего… «Лучшие друзья девушек — это бриллианты!»
Копейки, это… Копейки…
Блин! У бати же десять тысяч советских рублей на книжке! Через полгода он их снять не сможет — НИКОГДА! А там как раз приватизация, ваучеры дадут… Акций «Газпрома» надо прикупить будет… Главное, батю уговорить деньги снять. Копит он, блин. На «Волгу». Не знает, что так на «копейке» и проездит до десятых годов двадцать первого века.
Брат тоже еще жив, кстати. Еще служит капитаном в ракетных войсках. Уволят в запас. Через год бизнесом займется тоже. Пропадет без вести в Ярославле, спившись от шальных денег…
Не позволю!!
— Ивакин! — выдернул меня голос из размышлений.
— А?
— Не а! Доклад иди читай.
Алалост покачал смешной головой — розовая лысина обрамлялась венчиком белого пуха.
Курт меня пихнул в бок — что, мол, сидишь, иди!
Я растерянно встал.
— Не готов, что ли? — Раздраженно, заметив мое замешательство, сказал препод.
— Г-готов, — заикаясь, ответил я.
— Тогда не томите! Ждем ваших откровений!
Я пошел к кафедре, пробравшись сквозь ряд стульев.
— Тема доклада… — горло пересохло. Блин! Оказывается, я Останина до сих пор боюсь!
— Какая же тема доклада? — препод презрительно усмехнулся.
— Мммм… — промычал я, — Недостатки однопартийной идеологии…
— Слушаем, — отвернулся Алалост.
Слушаем? Блин, ты, зараза, мне за этот доклад тогда пару влепил! Я, тогда, так и не понял — за что? Ведь все правильно говорил — плюрализм, демократия с человеческим лицом… Каким же я романтиком был… Комсомолец, бля, образца конца восьмидесятых… Ну держитесь! И отложил в сторону исписанную тетрадку с тезисами.
— А у нее нет недостатков!
Останин недоуменно повернулся ко мне:
— Простите?
— Нет, говорю, у нее недостатков. Вот смотрите… Если у нас сейчас появятся партии — всяко-разные либерал-демократы, просто демократы, просто либералы, нацисты, анархисты — а они уже есть, кажется? Запамятовал… Так вот. Каждая из этих партий будет пытаться внести с социум именно свои идеи. И бороться с другими. И не всегда законными методами. И к чему же это приведет? Раскол народа. Раскол общества. И пока вся эта мелочь будет отвлекать нас, те, кто реально находятся у власти — будут просто уничтожать Союз и нас с вами.
— Вы что же, против плюрализма мнений? — прищурившись спросил Останин.
— Как ни печально, против. Потому как из-за этого плюрализма нам, извините нечего жрать будет. Страна рассыплется, как карточный домик. Мы, будущие учителя, будем вынуждены бутылки на помойках собирать, чтобы выжить.
Аудитория замерла. А меня понесло:
— Нет, я не против плюрализма на уровне частном, житейском. Диссиденты были, есть и будут. Но плюрализм в отдельно взятой голове — это шизофрения. А плюрализм в отдельно взятой стране — это смерть. Вот посмотрите, те же пиндосы…
— Кто?? — удивился новому, для начала девяностых, словечку Останин.
— Ой… Американцы. Они утро начинают с поднятия флага. А уроки начинаются с пения национального гимна. А мы? Месяца не прошло как флаг выбросили и от гимна отказались. И радуемся как обезьяны гнилому банану. А гимн еще вернется. И флаг вернется. Только, как бы поздно не оказалось. Представьте себе, что Украина вдруг захотела отдельно жить.
Кто-то из однокурсников засмеялся.
— А что смешного я говорю?
— Вообще-то референдум показал, что более семидесяти процентов населения СССР за сохранение Союза… — мягко перебил меня Останин.
— Ну и что? Спросят, что ли, нас, когда президенты республик будут в Беловежской Пуще Страну убивать?
— Почем в Беловежской-то? — выкрикнул кто-то из студентов. Ганс, кажется.
— А черт его знает. Охота там хорошая, наверно. И что мы с вами сделать сможем? Плюрализм, говорите? Ну, ну…
— Значит, Леша, вы не согласны с академиком Сахаровым?
Останин назвал меня по имени? Вот тебе раз… Он по фамилиям-то не называл никогда и никого…
— А что академик? Враль и прохвост он. Академическое звание не гарантирует моральную чистоплотность.
Внезапно зазвенел звонок. А Останин сказал:
— Идите. Отлично. И зайдите в лаборантскую. Разговор есть.
— Не могу, Сан Саныч, — и что-то мелькнуло у меня в глазах такое, что он только кивнул плешивой головой, выводя пятерку в журнале.
А я закусив губу, пошел за свое сумкой.
Удивленные однокурсники шептали что-то мне в спину, кто-то поздравлял с пятеркой. А я ничего не видел перед собой.
Бизнес, акции?
Идите в задницу со своими акциями. Я помню. Я видел.
Значит, все просто. Получаю сейчас стипуху. Еду в Москву. Стволов сейчас немеряно продается. Лишь бы лавэ хватило…
А на фиг мне покупать?
Я же помню! Едем до Волховстроя, там на электричке в сторону Чудово. Станция Лезно. Из одного блиндажа мы тогда — в девяносто седьмом, кажется — подняли ящик немецких карабинов. В маслице. В тряпочках. И патронов там кучи были!. Приклад опилю. Ствол тоже. Я же смотрел «Брата»… А тут еще толком и охраны у Борьки нет. Герой суверенной, бля, демократии… По поликлиникам, сука, ходил. Пиарщик гребаный… А мы этому всему верили… По митингам он еще скачет… Если меня сразу не шлепнут — дадут пятнадцать лет. Это максимум сейчас. Выйду в две тысячи шестом, соответственно. Вот там и посмотрим на роль личности в истории.
А может быть и вышку дадут. Или в СИЗО прирежут. Да все может быть. Ну и хрен с ним. Зато брат жив останется. И Юрка Васькин. И много еще кого. Может быть…
И муж у Ольки не сопьется в конце девяностых, когда его акционерский бизнес по ветру пойдет пустыми бумажками ГКО. Может быть, она еще счастлива станет. Может быть.
И ведь ни одна сволочь спасибо не скажет!

[Shaidolla]

[Vk100]

Да,вспомнились лихие 80-е,здорово.Спасибо!Хотя не со всем согласен,но автору аплодирую!