Сообщений в теме: 6

[Коllекционер]

ДЕНЕЖНОЕ ОБРАЩЕНИЕ БЕЛОРУССИИ В XVI—СЕРЕДИНЕ XVII в. Кревская уния, объединившая Польшу и княжество Литовское под властью одного монарха, действовала до конца правления Казимира IV (1492 г.), который разделил свои владения между двумя сыновьями. Польша досталась Яну Ольбрахту, Великое княжество Литовское — Александру Ягеллончику. По смерти Яна, последовавшей в 1501 г., личная уния между двумя государствами возобновилась: Александр, оставаясь литовским князем, объявлен и польским королем. Это событие не отразилось сколько-нибудь заметным образом на положении Великого княжества Литовского, сохранившего полную государственную самостоятельность как в политике, так и в экономике. На границах княжества располагались многочисленные таможни, контролировавшие .поездки за рубеж и обратно. В ноябре 1516 г. откупщик ряда таможенных пошлин Данько Ескович посылает своему коллеге Михе-лю Юзефовичу письмо, содержащее перечень основных («вечистых») торговых дорог, а также сведения о путешествиях белорусских купцов за границу и посещении Белоруссии иноземными купцами. Торговцы, которые «хаживали з Литвы до Прус (Пруссии.— В. Р.)», платили пошлины на таможнях Дрогичина и Цеханович. Мозыряне, пинчане и кобринцы, отправлявшиеся в «Лядское» (Польшу) до Люблина, Познани, Варшавы, Гнезно и на Волынь «до Володимера», не имели права обходить таможенников Бреста. Купцы, отъезжающие «ку Москве або к Туркам», должны были платить побор как при вывозе своих товаров за рубеж, так и при возвращении с иноземными товарами домой. В качестве меры защиты внутренней торговли от конкуренции зарубежных купцов пошлины за доставку и продажу иностранных товаров взимались намного большие, чем за местные товары. Так, брестчане, дрогичане, виленцы и другие купцы княжества, проезжавшие на пути в Мазовию и Волынь таможню местечка Мосты, платили с воза по четыре гроша, а при возвращении — уже по восемь. Следует отметить, что белорусские купцы, продавая свои товары в Западную Европу, не всегда прибегали к посредничеству торговцев Польши или Пруссии. Нередко они сами отправлялись в крупнейшие транзитные центры международной торговли. Например, в 1542 г. некий Захарий Маркович «гнал волы свои с Клецка до Кгданьска». Из иноземных купцов письмо Данько Есковича упоминает греков («Туркове Кофинцы») и русских («Москвичи»), платящих мыто по три гроша от копы. Великокняжеское послание 1525 г. разрешает «купцом Московским и иным чужеземном» торговать не только в Вильно, но и во всех других городах государства. В 1569 г. в городе Люблине была заключена уния, провозгласившая создание нового государства — Речи Посполитой, включившей в себя как княжество, так и Польшу. Речь Посполитая, обладавшая, помимо власти над Пруссией и Курляндией, такими важными портовыми городами, как Гданьск, Крулевец (Кенигсберг), Эль-блёнг, Рига (с 1581 г.), получила благоприятнейшие возможности для захвата ведущей торговой роли в восточной части Прибалтики. Польша и Великое княжество Литовское становятся важнейшими поставщиками на рынки Европы хлеба, меда, воска, скота, поташа, золы, мехов, овчин, льна, пеньки, леса и крупнейшими импортерами меди, железа, серебра, сукон, сельди, галантереи и других товаров западноевропейского происхождения. Одновременно ширятся экономические связи . Речи Посполитой с Россией и восточными странами, откуда поступали изделия из дерева и железа, выделанные кожи, полотно, сукна, меха, шелк, бархат, бумажные материи. С XVI в. в Белоруссии, важнейшей территориальной и экономической части Великого княжества Литовского, а затем и Речи Посполитой, заметно возрос объем товарной продукции. Стремление феодалов использовать развитие товарно-денежных отношений в своих интересах привело к ломке многих традиционных форм ведения феодального хозяйства. Уже в первой половине века на территории великокняжеского домена в западной, а в 1560—1561 гг. и в восточной Белоруссии осуществлялась замена значительной части натуральных и отработочных повинностей крестьян чиншем. Одновременно большее, чем прежде, значение приобрели натуральные повинности, выраженные в продуктах (главным образом, в хлебе), имевших постоянный спрос на рынках. Наблюдался интенсивный рост городских центров Белоруссии: если в середине XVI в. их насчитывалось 150, к концу, века — 382, то в середине XVII в.— уже 462 (из них'— 37 городов и 425 местечек). Королевская власть и феодалы поощряли выгодное для них создание новых торгово-ремесленных пунктов, давая желавшим поселиться на месте основания нового города различные льготы и привилегии. В денежном обращении Белоруссии рассматриваемого периода прослеживаются два основных этапа, примерные хронологические рамки которых определяются концом XV в.— 70-ми гг. XVI в. и 80-ми гг. XVI в.— 50-ми гг. XVII в. Конец XV в.— 70-е гг. XVI в. Финансовая политика польско-литовских правителей характеризуется, с одной стороны, безуспешными попытками создания единой для Великого княжества Литовского и Короны (королевства Польского) монетной системы, с другой — введением новых разменных и полноценных номиналов. Конституция 1501 г. в специальном разделе, посвященном финансам, заявила, что литовские и польские монеты должны быть «одинаковыми и равного веса». Тем не менее, стоимость польского (коронного) гроша составляла лишь 4/5 литовского. Неудивительно поэтому, что «Устава» 1508 г., потребовавшая для коронной монеты равных прав с литовской, повисла в воздухе. Виленский монетный двор, открытый Александром Ягеллончиком, вел массовую эмиссию серебряного полугроша и более низкого номинала — денария; незначительным тиражом были выпущены грошовики. Краковский двор чеканил в это время полугроши и, кажется, золотой дукат. Сигизмунд I, наследовавший Александру в 1506 г., продолжил производство как литовских, так и польских монет. В 1508 г. Виленский монетный двор после годичного перерыва возобновил работу. Было начато интенсивное производство литавских полугрошей, продолжавшееся до очередного закрытия двора в 1529 г. Указ, подписанный Сигизмундом I в 1535 г., повелевал «в Великом Князстве Литовском новую монету у мынцы бити, гроши, плоский, который бы были браны по два полугрошки». Эмиссия «плоских» грошей (свой эпитет они, очевидно, позаимствовали у грошей пражских) была непродолжительной и прекратилась уже в следующем, 1536 г. Во внешнем оформлении этих монет имеется довольно необычная в практике мирового монетного дела деталь — начальные буквы названий месяцев их чеканки: S (лат. September — сентябрь) и N (лат. November — ноябрь) в 1535 г.; F (лат. Februaris — февраль), А (лат. Augustus— август), J (лат. Januaris, Junius или Julius — январь, июнь или июль) и М (лат. Martius или Maius — март или май) в 1536 г. Коронная чеканка Сигизмунда I не была, как и литовская, бесперебойной. Она открылась в 1507 г. выпуском полугрошей, битых по 1511 г. В 1526—1529, 1545— 1548 гг. велась эмиссия грошей, в 1528 г.— тройных грошей и шестигрошовиков, в 1528—1535, 1548 гг.— дукатов. В 1545 г. Сигизмунд I, оставив за собой польский престол, передал Великое княжество Литовское сыну — Сигизмунду II Августу, получившему в 1548 г. и польскую корону. Основной монетой как княжества, так и Польши стал литовский полугрош, чеканенный в 1545— 1565 гг. в Вильно и в 1566 г. в Тикоцине. Во второй половине 40-х — конце 60-х гг. Виленский двор выпустил значительное количество единичных и двойных денариев (последние — преимущественно 1569— 1570 гг.), между 1545 и 1566 гг. с перерывами бились гроши, с 1547 по 1571 г. велась нерегулярная чеканка дукатов, в 1546—1547, 1556 гг.— тройных грошей. В 1564— 1565 гг. был впервые осуществлен выпуск самой крупной серебряной монеты — талера (в 1564 г. отчеканен также полуталер).

[Коllекционер]

Ведение Ливонской войны потребовало от правительства новых денежных затрат. Послание Сигизмунда II к князю Корецкому от 18 августа 1562 г. сообщает: «Иж (так как.— В. Р.) потребы земские для обороны границ паньства и подданых Наших на скарб пришли, про то, абы в мынцы работа поспешнейшая была... для того рассказали (приказали.— В. Р.) есьмо у мынцы нашой другую монету бити с такового ж пакгаменту (такого же сплава.— В. Р.), яко и на той час (как и сейчас.— В. Р.) в мынцы идеть, пошостные и потригрошные гроши, то ест по 3 гроши також литовских». В 1562— 1569 гг. в Вильно были отчеканены трехгрошовики нового образца, шестигрошовики, двухгрошовики и четырехгрошовики. Собственно польская монета при Сигизмунде II не выпускалась. Даже выбитые Виленским двором в 1546— 1548, 1566—1568 гг. гроши для обращения в Польше несут на себе герб Литвы и легенду, провозглашающую их принадлежность Великому княжеству Литовскому. Очень своеобразную монетную группу представляли отчеканенные в Испании, но затем ставшие литовскими талеры и полуталеры. Включению этих монет в денежное обращение Великого княжества Литовского предшествовала в равной мере интересная и запутанная история... Мать Сигизмунда II, неаполитанская принцесса Бона Сфорца, покидая в 1556 г. Польшу, вывезла в Неаполь часть казны своего покойного супруга Сигизмунда I. Из этих денег она заняла испанскому королю Филиппу II 430000 дукатов, но, не дождавшись получения долга, скончалась в 1558 г. Военные неудачи, поставившие Сигизмунда в очень затруднительное финансовое положение, заставили его вспомнить о «неаполитанском наследстве» и потребовать его у Филиппа. Часть долга была возвращена талерной, полуталерной и четвертьталерной монетами испанской чеканки. Великокняжеский универсал от 16 мая 1564 г. объявил о пуске в обращение талеров и полуталеров Испании, контрмаркированных (надчеканенных) миниатюрным штемпелем с 'вензелем Сигизмунда и датой «1564». Официальный курс их рыночного обращения устанавливался соответственно в 48 и 24 литовских грошей, в то время как их действительная цена составляла 26,8 и 13,4 гроша. Через год эти «монеты чрезвычайных обстоятельств» были выкуплены у населения и использованы в качестве сырья для литовской чеканки. Поэтому до наших дней дошло крайне незначительное их количество. На территории Белоруссии они зарегистрированы лишь однажды: в кладе 1974 г. из деревни Засовье Логойского района Минской области оказались два контрмаркированных испанских полуталера. Ливонская война породила еще одну необычную категорию монет. В ходе военных действий Сигизмунд II за ежемесячную плату в 4000 талеров нанял 500 иноземцев— 400 рейтар и 100 пеших солдат. В связи с затянувшейся задержкой выплаты обещанных наемникам денег королевская задолженность возросла до 400000 злотых, то есть, примерно, до 364000 талеров (если исходить из 33-грошового талерного курса в 1568 г.). Для погашения этого огромного долга Сигизмунд был вынужден пойти на крайнюю меру: в 1570 г. он издал приказ о специальном выпуске талеров, предназначенных для расплаты с наемниками. Однако до талерной чеканки дело не дошло, так как более выгодной для казны была признана эмиссия меньших номиналов. В соответствии с привилеем 1571 г. монетным двором, созданном при замке Далхольм, была выпущена серия шиллингов (1572 г.), - вярдунков, полумарок и марок (1573 г.). В кладах Белоруссии встречены пока только шиллинги. Несмотря на предшествующие неудачи, правительство Сигизмунда II не оставило попыток унификации польской и литовской монетных систем. Конституция Варшавского сейма 1564 г. торжественно обещала «без промедления» выработать действенные рекомендации к осуществлению денежной реформы. В следующем, 1565 г. Виленский монетный двор, как бы предсказывая тщетность стараний уравнять польскую монету с литовской, отчеканил тройной грош с иронической легендой «Qui habitat in coelis irridebit eos» («Тот, кто обитает на небесах, посмеется над ними»). Тем не менее Петроков-ский сейм 1567 г. повторил обещание Варшавского. Наконец, Люблинский сейм 1569 г. в специальном документе «О княжестве Литовском»-заявил: «Монета как в Польше, так и в Литве должна быть, по общему согласию, одинаковой по весу, пробе и надписям». Однако уже в 1570 г. единственный из функционировавших в стране монетных дворов — Виленский — прекратил работу. Первое десятилетие своего существования Речь Посполитая не чеканила монеты, довольствуясь продукцией денежного производства минувших лет. Универсал Сигизмунда II, обнародощанный в 1567 г., прямо свидетельствует об активизации обращения иноземной чеканки в стране: «Многие а розные мынцы (и разные монеты.— В. Р.) з земль построних в паньстве нашом входят». Из зарубежных монет предшествующего периода в денежное обращение Белоруссии перешли пражские гроши. К первым годам правления Сигизмунда I относится памятная записка о «дани грошевой» с могилевчан, упоминающая сумму в «тридцать коп грошей широких». Около 1524 г. одно из великокняжеских предписаний Могилеву говорит о «важном (торговой пошлине, взимавшейся при взвешивании товаров.— В. Р.) от каменя воску по плоскому грошу». 1537 г. датируется самый ранний из известных нам документов, упоминающий русскую монету (денгу). Сигизмунд I требует от слуцкого князя Юрия Семеновича возвращения товаров и денег, отнятых у брестского торговца Песаховича: «иж як он ехал з Мозыра с многим товаром своим — з бобры, з шубами куними, с куницами, з горностаями и з иншым зверем, и теж з денгами московскими, врядник твоей милости Вербицкий з многими иншыми товаришми и помочники своими, перенемши его на доброволкой дорозе, уночи, за горло поймал и оный весь товар его, и денги московский побрал и до места твоего Петриковского его привел». По 1550-е гг. в Белоруссию (как и в XV в., преимущественно на север — Витебщину и -Полотчину) поступают прибалтийские шиллинги. Самым дорогим (и, судя по всему, довольно распространенным) номиналом оставался венгерский дукат, часто проходящий по документам, связанным с крупными денежными суммами. Например, подскарбий литовский Авраам Юзефович в 1519 г. подписал «тостамент» (завещание), по которому оставлял сыну Василию «десеть тысяч золотых вгорских доброе ваги». Наиболее объемные статьи монетного импорта Белоруссии были представлены прусской и силезской чеканкой в серебре. В Пруссии работали два монетных двора — Торнский (Торуньский) и Кёнигсбергский (Крулевецкий). Первый из них, принадлежавший польскому королю, в 1528—1535 гг. чеканил преимущественно гроши для обращения на прусских землях, находившихся под властью Польши. Второй, Кёнигсбергский монетный двор был открыт после создания прусского герцогства — ленника Польши. В 1526 г. здесь была начата эмиссия, в которой также преобладали гроши. Монеты как торнского, так и кёнигсбергского производства встречаются в белорусских кладах довольно часто. Силезская чеканка состояла в основном из полугрошей, битых городом Свидницей (Швайдницем) в 1517— 1528 гг. Трудности борьбы правительства с этой монетой, явочным порядком включавшейся в денежное обращение, усугублялись тем, что ее диаметр, расположение легенд и их почерк, рисунки лицевой и оборотной сторон являлись почти точным повторением типа привычных населению коронных полугрошей. Внешнее различие между этими номиналами Польши и Силезии сводилось к расхождению в содержании легенд, что в условиях XVI в. практически исключало возможность полного изъятия или действенного ограничения обращения свидницких полугрошей на рынках Короны и княжества. Уже в 1517 г. Сигизмунд I обратился к герцогам Силезии с требованием прекратить чеканку Свидницей этой монеты или же принять решительные меры к недопущению ее ввоза в Польшу. Специальный указ 1518 г., запрещая прием силезского полугрошовика, велел выставлять эту «подлую» монету для всеобщего ознакомления у городских ратуш и других публичных мест. Стремясь пресечь поступления полугрошей Свидницы, правительство в 1524 г. запретило купечеству выезд в Силезию, заявив: «Большие и многие шкоды и обиды, причинены Силезией... особенно монетЪй свидницкой, удержать которую не смогли мы за все это время. Не видя другого средства для задержания той монеты, чем прекращение всякой торговли со всем этим соседством, закрываем этим постановлением все дороги в Силезию на 10 лет». Но даже эта радикальная мера не смогла остановить поток свидницкой монеты. Указ Сигизмунда I 1526 г. констатировал: «После вывоза наших добрых полугрошей из них новая монета свидницкая выбивается и снова ввозится со шкодой для Наших подданых... плебсом никоим образом отличима (от польской.— В. Р.) быть не может». В 1527 г. сейм фактически капитулировал перед полугрошем Свидницы, признав его право на обращение по курсу вдвое ниже, чем польского (т. е. в 2 денария), и грозил конфискацией имущества и смертью нарушителям этого постановления. Наконец сеймовое решение 1528 г. заявило: «Великое множество монеты свидницкой, вопреки запрету нашему, в паньства наши ввозится в такой мере, что уже мало можно найти доброй монеты»; далее следовало решение о скупке полугрошей Свидницы у населения и переплавке их на государственных монетных дворах. О размахе этой операции можно судить по следующим цифрам: за август — сентябрь 1546 г. в Гродно их было «отозвано» 202 500 штук; в Бресте в течение августа — сентября 1546 г. и января 1547 г.— 658 125; в Мозы-ре и в Полоцке в сентябре 1546 г.— по 168750.

[Коllекционер]

Последнее документальное упоминание о монете Свидницы (в связи с ее переплавкой Виленским двором) относится к 1562 г. Отзывы, несомненно, основательно сказались на количестве дошедших до наших дней свидниц-ких полугрошовиков. Но о массовости их ввоза на территорию Белоруссии свидетельствуют не только письменные источники, но и тот факт, что даже в кладах XVII в. они не составляют большой редкости. Незначительной по объему, но очень характерной частью силезского монетного экспорта на белорусские рынки были гроши герцогства Лигниц и Бриг, чеканенные в первой половине 1540-х гг. Итак, основные звенья монетной системы, бытовавшей в Белоруссии, были представлены денарием, полу-грошем, грошем и производными от него номиналами (двойным, учетверенным, тройным и ушестеренным грошами), талером и дукатом. Преобладающую массу обращавшихся на рынках монет составляли, очевидно, денарий и полугрош. Что же касается более высоких (от гроша до дуката) денежных единиц, то в повседневных торговых сделках они участвовали не столько как реальные монеты, сколько как счетные понятия, опирающиеся на денарий и полугрош (например, за товар ценою в грош платили две полугрошовые монеты и т. д.). Самый мелкий номинал — денарий фигурирует в документах под названием «пенезь» или «пенязь» (иногда с добавлением эпитета «белый», т. е: серебряный). Переведенное во множественное число («пенези», «пенязи»), оно приобретает новый смысл — «деньги» вообще. Лучше всего это демонстрируется письменными источниками. В 1514 г. один из жителей Бреста предложил Сигизмун-ду I построить в Дрогичине за свой счет мост, оговаривая при этом получение -монопольного права взимания на нем пошлины в «5 пенезей» с каждого купеческого воза. Великий князь, «бачачи таковую годную речь»., соглашается с условиями, выдвинутыми просителем, и позволяет ему «мост справити на его пенези, и на том мосту брати от купецкого воза по полугрошью, а от животины продажное — по два пенези». Разница между понятиями «пенези» (деньги) и «пенезь» (денежная единица) проявляется в этой грамоте очень четко. Помимо этого, ее текст дает возможность установить стоимостное соотношение между денарием и грошем: коль 5 пенезей равнозначны полугрошу, то грош содержит их вдвое больше— 10. Другие документы, подтверждая этот курс денария, уточняют, что связан он с литовским, а не с каким-либо иным грошем: «...трынадцать коп грошей литовское личбы и монеты, по десяти пенезей у грош» (Залоговая запись пинского боярина Федка Ивановича, 1533 г.); «...дочкам своим даема посаг ровный, обема по тысечи коп грошей личбы и монеты литовское, в кож-дый грош личачи по десети пенезей белых» (Духовное завещание брестчанина Михаила Боговитинова, 1580) '. При сохранении старых счетных понятий появляются и новые. Из прежних следует назвать наиболее распространенное— копу (60 грошей). Оно употреблялось, как правило, при исчислении сумм в литовских грошах: «...две тысячей коп грошей литовских полугрошков» (Завещание Авраама Юзефовича, 1519 г.); «...осмдесят коп грошей литовское личбы» (Грамота Сигизмунда I гродненским жителям, 1532 г.); «...сума пенезей трыста коп грошей монеты и личбы Великого Князства Литовского» (Уступочная запись королевского маршалка Оникея Горностая на владение «плацом» в Вильно, 1555 г.). Счет литовской монеты велся также на рубли (100 грошей) и полтины (50 грошей): «...кождый склад мает купити меду на рубль грошей» (Разрешение могилевчанам на заготовку запасов — «складов» хмельного питья двенадцать раз в году, 1525 г.); «Запродали были зятя своего на имя Матея и з жоною его Ириною у рубли грошей личбы и монеты литовское» («Лист закупный» гродненчанина Гапона Тонарчица, 1539 г.); «Придали есьмо церкви Божей ко храму святого Миколы во Рши полтину грошей» (Жалованная грамота князя Михаила Ивановича Жеславского Николаевской церкви в Орше, 1504 г.). «Золотой» («злотый») выступал как реальная золотая монета и как счетная единица для серебряных монет. В XV в., когда дукат стоил 30 грошей, этот термин применялся к обозначению одной и той же суммы в золоте (дукат) или в серебре (30 грошей польских). В XVI в. вследствие падения покупательной способности гроша реальный и счетный смыслы слова «золотой» расходятся: им по-прежнему называют 30-грошовую сумму, а для дуката используют его лишь в сочетании с дополнительными определениями — «черленый», «червоный» «в золоте» («в злоте») или «угорский» (если речь идет о венгерской чеканке). Понятия «золотой» или «червоный золотой» уже противопоставляются друг другу как совершенно различные вещи: «...две тысечи золотых и семсот золотых монеты польское, по полукопы (по 30.— В. Р.) грошей за золотой, а сто золотых черленых» (Завещание Авраама Юзефовича, 1519 г.); «Тую суму пенезей — 20 золотых в монете (в грошах.— В. Р.), осемь золотых в злоте (в дукатах.— В. Р.) заплатити» (Заявление гродненского дворянина Михаила Федоровича о согласии отсрочить возвращение денег его должниками, 1539 г.); «...сто золотых черленых, а к тому десять золотых накладу (т.е. 300 польских грошей в придачу.— В. Р.) отдати'» (Заявление о взыскании долга гродненским купцом Мордышевичем, 1541 г.). В XVI в. появляется совершенно новое счетное понятие— «осьмак» («осмак»). Его содержание становится ясным из жалобы на гродненского мещанина Ивана Поросну (1541 г.), отказавшегося возвратить серебряный пояс, заложенный ему за 4 копы грошей «лядских» (польских). Поросна заявляет, что хозяин пояса обязался платить ему еженедельную «лихву» (проценты) по «два пенязя» с копы полученных денег (т. е. 8 пенязей), что составляет «1 осьмак», но не сдержал обещания. Суд присуждает Поросне «гостинец», равный «лихве» за год — «полтину грошей лядских и 2 гроша лядских». Итак, «ось-мак» равен 8 денариям (пенязям). Ка^уже отмечалось, литовский грош этого времени равноценен 10 денариям, а польский грош составляет его 4/5. Простейший арифметический расчет 4/5 от 10 = 8 приводит к заключению, что «осьмак» — синоним понятия «польский грош». Сумма «гостинца», полученного Поросной, вполне согласуется с этим выводом: проценты за год (52 недели) были оплачены 52 польскими грошами, равными, таким образом, 52 осьмакам. Этот документ интересен, помимо всего, и тем, что представляет собой довольно редкий случай счета польской монеты на копу и рубль (полтину), а не на злотый. В целом денежное обращение XVI в. на территории Белоруссии характеризовалось, с одной стороны, новыми прогрессивными чертами, выразившимися в становлении довольно развитых кредитных отношений, с другой же — таким архаизмом, как обычай расплаты не звонкой монетой, а товарами. Суммы в реальной монете источники именуют «готовизной», «готовыми» или «рукоданными» деньгами, четко отделяя их от товарных средств платежа: «...дал до скарбу нашего 500 коп и полчетвертнад-цать (тринадцать с половиной.— В. Р.) коп грошей гото-визною» (Послание Сигизмунда I к минскому войту; 1508 г.); «...позычил есми у попа Павла Мишковича 10 коп грошей монеты литовское, у грош по десети пенезей готовых, рукоданных. А маю тую суму 10 коп грошей попу Павлу отдати также готовыми пенезми, грошми, а ни жадным (а ни каким-либо.— В. Р.) товаром а ни фантами» (Долговая расписка гродненского жителя Хорошенького, 1541 г.). Во второй половине XVI в. экономическое положение Великого княжества Литовского и Польши стало заметно ухудшаться. Шла интенсивная утечка сравнительно дешевого польско-литовского монетного серебра за границу. На сейм 1559 г. земские послы представили «мемориал», указывающий на недостаток в стране полноценной монеты из-за вывоза ее в Германию. Сейм 1565 г. закрывает купечеству выезд за границу и запрещает прием «талеров злых и неважных (низкопробных и легковесных.— В. Р.)». Однако даже столь решительные меры уже не могли ликвидировать кризисные процессы, подтачивавшие финансы — они лишь на время замедляли их течение. Неуклонное ладение реальной стоимости основной денежной единицы — гроша продолжалось: если в 1493 г. дукат оценивался в 30 грошей, в 1526 г.— в 40, в 1545 г.— в 50, то в 1578 г. за него платили 56 грошей. 80-е гг. XVI в.— 50-е гг. XVII в. новая стопа и проба монет, вводятся неизвестные ранее номиналы, начинается усиленная чеканка в биллоне, вытесняющая из обращения серебряный полугрош — самую распространенную монету предшествующих лет. Со смертью Сигизмунда II Августа в 1572 г. пресеклась династия Ягеллонов. В Речи Посполитой наступило междуцарствие, ознаменовавшееся яростной грызней разномастных феодальных клик, каждая из которых стремилась посадить на пустующий престол своего ставленника. Французский принц Генрих Валуа, избранный королем в феврале 1574 г., менее чем через четыре месяца, напуганный анархическим разгулом своих новых подданых, панически бежал на родину. В 1576 г. короной Речи Посполитой прочно завладел трансильванский воевода Стефан Баторий, впервые сумевший провести в жизнь унификацию литовского и польского монетного производства. «Ординация» 1578 г., объявившая о введении новых весовых и качественных данных монет, была подтверждена в несколько измененном Д, виде в 1580 г., а затем (уже после смерти Стефана) — I ив 1601 г. Эти документы легли в основу денежных А эмиссий по меньшей мере до конца первой четверти XVII в. и оказали ощутимое влияние на чеканку Речи ',' Посполитой на протяжении всего XVII в. ?' В 1579 г. возобновил деятельность монетный двор в Вильно, проработавший по конец правления (1586 г.) Стефана Батория. Здесь выпускались денарии, солиды, гроши, шестигрошовики, талеры и дукаты. После длительного перерыва вновь начали функционировать центры монетного производства в Польше — Олькуш (1578—1586 гг.), Познань (1584—1586 гг.) и Мальборг (1584—1585 гг.). Они чеканили те же (за исключением денария), что и Вильно, номиналы, а также полуталер и четверть дуката.

[Коllекционер]

Продолжались монетные эмиссии в вольном городе Гданьске. С 1581 г. в состав Речи Посполитой вошла Рига, монетный двор которой переключился на выпуск выдержанных в польско-литовской стопе денариев, солидов, грошей, тройных грошей и дукатов. При Сигизмунде III (1587—1632 гг.) особенно массовый характер приобрела биллоновая эмиссия, но в то же время резко возрос объем серебряной и золотой монетной продукции. В Великом княжестве Литовском, как и прежде, действует один монетный двор — Вильно (1587—1632 гг.), выпускающий двойные денарии, солиды, гроши, полуторагрошовики, тройные гроши и дукаты. В Короне насчитывалось уже семь основных монетных центров — Олькуш и Познань (с 1587 г.), Всхов (с 1588 г.), Мальборг (с 1591 г.), Быдгощ (с 1594 г.), Люблин (с 1595 г.) и Краков (с 1600 г.). Здесь бьются денарии, тернарии, солиды, гроши, полуторагрошовики, крейцеры, трехгрошовики, шестигрошовики, орты, полуталеры, талеры и дукаты. Решением Варшавского сейма 1601 г. все эти дворы, за исключением Краковского, были закрыты. Однако Быдгощский, возобновив свою работу в 1608 г., продолжал ее по 1632 г. Чеканку вели также Гданьск и Рига (с 1588 г.), Торунь (с 1630 г.). Варшавский сейм 1598 г. попытался покончить с практикой частной чеканки монет. «Постановляет сейм нынешний — гласил один из пунктов его конституции,— чтобы все монетные дворы, которые люди приватные по разным городам и местечкам к своей выгоде держали, были отныне уничтожены». Однако лишь сеймовое решение 1601 г. смогло в целом запретить денежные эмиссии, выходившие за рамки общегосударственного монетного производства. Тем не менее отдельные дворы все же смогли обойти его. Так, Всхов продолжал начатую еще в 1590 г. чеканку денария, Познань в 1610—1620-х гг.— выпуск денария и тернария. В 1612 г. был открыт частный монетный двор в местечке Лобженица, бивший по 1630 г. денарий и тернарий. Производство низкопробной монеты было настолько интенсивным, что стало подрывать курс полноценных номиналов. Поэтому сейм 1627 г., собравшийся в Варшаве, принял решение о прекращении ее чеканки, оговорив, однако, право всех выпущенных ранее монет на свободное обращение: «Постановляем, дабы на монетных дворах наших как в Короне, так и в Великом княжестве Литовском ни одна мелкая монета бита не была... Запрет на чеканку монеты не должен вредить прошлой монете, каждый должен давать и брать ее в соответствии с нынешней ее ценой. Те, кто будут выступать против, лишением головы караны будут». Подтверждения этого решения, последовавшие в 1629 и 1631 гг., были уже излишними: с 1627 г. монетные дворы, по существу, прекратили работу, выпуская крайне незначительное количество только талерных и золотых номиналов. противодействия властей: сейм 1616 г., требуя изъятия с рынков «злых» зарубежных монет, сделал исключение лишь «для старых грошей чешских (пражских грошей.— В. Р.), шелёнгов (денариев.— В. Р.) венгерских и старых денег (копеек.— В. Р.) московских». Денежные захоронения первой четверти XVII в. (особенно к концу ее) нередко содержат серебряные восьмискиллинговики (восьмишиллинговики) и марки Дании, биллоновые драйпёлькеры ' различных областей Германской империи (Вестфалии, Ганновера, Рейнланда, Саксонии, Силезии, Франконии и др.). Однако эти номиналы составляют сравнительно скромный, хотя и очень характерный, процент монетного импорта Белоруссии. Начиная с середины 1620-х гг. белорусские клады неизменно фиксируют три категории иноземных монет, составивших, наряду с литовскими и польскими, существенную и неотъемлемую часть денежного хозяйства Белоруссии на протяжении всего XVII в. Речь идет о биллоне Прусско-Бранденбургского государства и шведской Прибалтики, а также о полноценной чеканке Западной Европы. Ввоз прусских (монетный двор Кенигсберг) и бранденбургских (монетный'двор Кёльн) монет осуществлялся главным образом за счет шиллингов и драйпёлькеров 1619—1627 гг. и 1633г. (с преобладанием драйпёлькеров), бранденбургских серебряных ортов 20-х гг. Шиллинги и орты составляли небольшую часть прусскобранден-бургского экспорта, о количестве же ввозившихся драйпёлькеров можно судить по тому, что они встречаются даже в кладах начала XVIII в. Вторым, еще более крупным поставщиком монетного биллона на территорию Белоруссии стала находившаяся под властью Швеции Прибалтика. Поступления ее монеты состояли вначале из драйпёлькеров, к которым в 1632—1633 гг. присоединились "шиллинги (как и драй , пёлькеры, рижской и эльблёнгской чеканок). Однако, в отличие от прусского, в прибалтийском экспорте драй-пёлькеры отошли на второй план, уступив ведущее место шиллингам. Наплыв этого биллона был настолько значителен, что сеймы 1631 и 1633 гг., борясь с обращением низкопробной монеты, обрушились прежде всего на «злую монету эльбингскую и рижскою» и потребовали ее безотлагательного «загубленья и вынищенья». Обращает на себя внимание очень компактная и довольно объемная группа драйпёлькеров 1633—1635 гг. с обозначением их принадлежности Эльблёнгу и с именем шведского короля Густава Адольфа (погиб в 1632 г.), а также еще большее количество шиллингов 1655—1666 гг. с обозначением рижского монетного двора и именем королевы Кристины (отреклась от престола в 1654 г.). «Странности» этих монет не ограничиваются совершенно недопустимым, с точки зрения государственной эмиссии, несоответствием дат чеканки и имен монархов. Необычен и характер топографии их находок: в кладах Прибалтики, где, казалось бы, их должно было быть -намного больше, чем на других землях, они встречаются гораздо реже, чем в Белоруссии и на Украине. Это объясняется тем, что действительным местом их выпуска были отнюдь не Рига и не Эльблёнг, а город Су-чава (ныне в Румынии). Здесь долго и усердно функционировал подпольный • монетный двор, специализировавшийся на фальсификации и сбыте монет, широко обращавшихся в соседних странах. Резчики штемпелей этого серьезно поставленного производства вовсе не обязаны были знать, когда в далекой Швеции один правитель сменял другого. Следует полагать, что сучавские фальшивомонетчики оказали существенную «помощь» рижскому и эльблёнгскому дворам в эмиссиях шиллингов и драйпёлькеров и с «законными» датами.

[Коllекционер]

Третьей важной категорией иноземных монет, вошедших в денежное хозяйство Белоруссии, были западноевропейская талерная и, в гораздо меньшей мере, золотая монеты. В кладах 1620—1630-х гг. талеры представлены чеканкой Брауншвейга, Саксонии, различных германских городов, Нидерландов, Швейцарии, Монако и других государств. Начало широкого талерного обращения на белорусских рынках следует, по-видимому, отнести примерно к первой половине 1640-х гг., когда начались заметные поступления патагонов1, полупата-гонов и четвертьпатагонов Испанских (южных) Нидерландов, лёвендаальдеров2 и полулёвендаальдеров, рикс-даальдеров3 и полуриксдаальдеров Голландской республики (северных Нидерландов), занявших ведущее положение среди крупных серебряных монет денежного хозяйства Белоруссии. Дукаты были представлены в это время, как и талеры, преимущественно нидерландской чеканкой. Максимальный приток в Белоруссию прусского, бранденбургского, прибалтийского биллона, западноевропейской талерной и золотой монет относится примерно к середине XVII в. Именно к этому времени создается основа того огромного, поистине неисчерпаемого фонда, который оказался в состоянии до конца XVII — начала XVIII в. удовлетворять значительную часть запросов белорусского денежного хозяйства. Обращение прусско-бранденбургского биллона пополнилось в 1652—1653 гг. значительным количеством прусских шиллингов. Прибалтийский монетный экспорт, достигший наибольшего размаха между 1649 и 1653 гг., более чем вдвое сократился к концу 50-х rh Импорт нидерландских полноценных монет заметно уменьшился между 1650—1659 гг. Что же, помимо дальнейшего развития рынков Белоруссии в первой половине XVII в., обусловило столь массовый ввоз иноземных монет на ее территорию? Важнейшей причиной этого явилось, безусловно, резкое сокращение денежного производства Речи Посполитой в последнее пятилетие правления Сигизмунда III и еще большее его ослабление при Владиславе IV. Образование Прусско-Бранденбургского государства (1618 г.) привело к интенсификации его монетной чеканки. Так как Пруссия находилась в ленной зависимости от Речи Посполитой, продукция кёнигсбергского и кёльнского монетных дворов имела особенно благоприятные условия для проникновения и на территорию Белоруссии. Швеция после захвата Ливонии с ее центром в Риге (1621 —1625 гг.) и Эльблёнга (1626 г.) стала .непосредственным соседом Речи Посполитой. Закономерным следствием весьма активной деятельности рижских1 и эль-блёнгского монетных дворов явилось «выплескивание» массы отчеканенного ими биллона на смежные земли, в том числе и в Белоруссию. С конца 40-х — начала 50-х гг. XVII в. клады Белоруссии начинают фиксировать необычную примесь в виде маленькой (размером в современную копейку) медной монетки с изображением цветка самого обыкновенного репейника, окруженного легендой «NEMO ME IMPUNE LACESSET» («Никто ко мне не прикоснется безнаказанно»). Удивительна не столько «национальность» этой монеты, оказавшейся двойным шотландским пенни 1632—1633 гг., сколько тот факт, что именно она оказалась первой представительницей медного обращения белорусских рынков1. Каким же образом оказалась в Белоруссии эта на первый взгляд совершенно чуждая для нее как по государственной принадлежности, так и по металлу монета? Поиски ответа на этот вопрос позволили прочесть небольшую, но очень любопытную страничку белорусской истории, связанную с пребыванием в Великом княжестве Литовском шотландских иммигрантов. В документах XVI—XVII вв. шотландцы («шкоты», «шоты») выступают одновременно в двух совершенно несхожих обличьях — как мирные мелочные торговцы и как профессиональные воины-наемники. Начиная с 1563 г. сеймовые конституции не забывают упоминать о них как о серьезных конкурентах местному купечеству и облагают их предпринимательскую деятельность особыми поборами. Так, Статут сейма 1563 г. в числе купцов-иноземцев, «от 'которых города великую шкоду терпят», называет «шкотов» и запрещает тем из них, кто не имеет постоянного места жительства, вести торговлю. Значительное число шотландцев-солдат было в армии Речи Посполитой. Сигизмунд III, снарядивший в 1598 г. экспедицию для овладения короной Швеции, включил в ее состав, помимо поляков и венгров, шотландцев. Предок М. Ю. Лермонтова, «шкоцкий немец» Георг Лермонт (Лермант), погибший под Смоленском в конце 1633 или в начале 1634 г. в звании ротмистра московского рейтарского полка, начинал военную службу в Белоруссии. В 1613 г. он оказался в составе польско-литовского гарнизона, осажденного в крепости Белой (ныне районный центр Смоленской области), и вместе с отрядом соотечественников перешел на сторону русского войска. В связи с этим становится понятным упоминание о нем в московской книге иноземцев как о «белском немчине». Со второй четверти XVII в. число шотландцев, перебиравшихся на постоянное жительство в Речь Посполитую, з.аметно возросло. Это обстоятельство находит объяснение в конкретных событиях англо-шотЛандской истории. После заключения в 1603 г. унии между Англией и Шотландией начались гонения английского правительства на пресвитерианскую церковь Шотландии. Приняв особенно широкий размах при Карле I (1625—1649 гг.), они вынуждали многих шотландцев покидать родину. Одним из мест, наиболее привлекательных для изгнанников, стала Речь Посполитая, и, в частности, Великое княжество Литовское, где могущественнейшие магнаты — Радзивиллы исповедовали близкий к пресвитерианству кальвинизм и усердно насаждали его в своих обширных владениях (в Белоруссии кальвинистские храмы имелись в Брестском воеводстве, Лидском уезде, Ошмянском земстве, Новогрудке, Минске, Койданове, Копыле, Слуцке, Шклове, Витебске и других местах). В реестре купцов Пинска, составленном в 1620-х гг., перечислены четыре шотландца — «Томило Олешкович, шот; Петр Шимкович, шот; Олешко Охремович, тот; Луцъя Литвинович, шот». В столь славянском звучании этих имен нет ничего удивительного: упоминавшийся выше Георг Лермонт в русских источниках назван Юрием Андреевым. Очевидно, к 1630-м гг. относится появление шотландских ремесленников и торговцев в Слуцке. Они основали здесь пресвитерианскую общину и, как единодушно утверждают все упоминающие об этом источники, приняли активное участие в городской торговле, вывозя товары в Россию, Польшу, Германию и Голландию. «Шкоты» выступали преимущественно как бродячие торговцы, настолько примелькавшиеся на землях Речи Посполитой, что одна из эпиграмм XVII в. использует для характеристики городского судьи, дремлющего при исполнении служебных обязанностей, понятие переметной сумы странствующего шотландца, как вещи, превосходно известной современнику: Отчего вы, ваша милость, пане судья гродский Уши опустили, будто мешок шкоцкий? В сеймовых постановлениях галантерея, подлежащая при продаже налоговому обложению, выделялась в раздел «Шкоцкие товары». Один из параграфов конституции 1650 г., называя самые разнообразные виды галантерейных изделий (полотенца и рукавицы, веники и ножи, белила и бусы, гребни и нитки, иглы и наперстки, чулки и т. п.), обстоятельно перечисляет места их производства (Гданьск и Германия, Силезия и Голландия, Франция и Венеция), но нет среди них ни одного, происходящего из Шотландии. Тем не менее все они объединены под общим названием — «речи (вещи.— В. Р.) шкоцкие». Купечество Великого княжества Литовского издавна выступало против конкуренции шотландцев, «носящих в коробках товары по всему краю». О размахе деятельности шотландских коробейников можно судить хотя бы по тому, что она даже послужила поводом к жалобе виленских купцов, направленной 24 апреля 1658 г. царю Алексею Михайловичу. Разносная продажа товаров предполагает прежде всего платежи в самых мелких монетах. Поэтому, если учесть преимущественно «галантерейный» характер торговой деятельности шотландцев, вполне оправданной представляется мысль о том, что пришедшие вместе с ними медные двухпенсовики выполняли роль разменного средства для биллоновых номиналов.

[Коllекционер]

Обращает на себя внимание одно обстоятельство: белорусские клады содержат двойные пенни лишь одного, битого в 1632—1633 гг. типа. Следует полагать, что имело место какое-то единовременное (или весьма ограниченное во времени) значительное поступление шотландской монетной меди. Очевидно, занесенная одной или несколькими иммигрантскими волнами начала 1630-х гг., она спустя несколько лет явочным порядком «подключилась» к денежному обращению на ^территории Белоруссии. В 1640—1650 гг. наблюдаются небольшие монетные поступления из России в виде серебряных копеек, «ефимков с признаком» (западноевропейских талеров, контрмаркированных двумя клеймами — «признаками»: круглым — с изображением всадника с копьем, прямоугольным— с датой «1655»), а также медных номиналов от гроша (2 копеек) до полтинника (чеканились в 1654 г.) и медных копеек (чеканились с 1655 г.). Эти медные монеты, пытавшиеся включиться в обращение на землях восточной Белоруссии, где находилась русская армия, сразу же отрицательно были восприняты рынком. Грамота царя Алексея Михайловича, адресованная витебскому воеводе Ф. Ф. Долгорукову в ноябре 1655 г., признала, что «медных ефимков и алтынников (полтинников и трехкопеечников.— В. Р.) и грошевиков в Витебске" всяких чинов люди за товары и за харчи и за корм не емлют». В челобитной царю, датированной июлем 1656 г., минские купцы жалуются: «У нас медныя денги и медные талери (полтинники.— В. Р.) в наших городах и в Менску не емлют и в уезде на те медныя денги и медные тарели нам ничего не продают». Наиболее существенные изменения в содержании белорусского денежного хозяйства рассматриваемого 80-летия (1580-е—1650-е гг.) свелись к исчезновению из употребления полугроша, появлению новых номиналов — солида (шелега, шеляга), полуторагрошовика (полторака, чеха), орта и к гораздо более широкому, чем прежде, распространению реальных грошей, талеров и дукатов. Несмотря на то что монетная система, введенная Стефаном Баторием, уравняла в качестве и весе монетные единицы Великого княжества Литовского и Короны, исчисления денежных сумм производились, как и раньше, в двух валютах — литовской и польской. Законность (и даже обязательность) таких двойственных расчетов оговаривалась официальными документами. «Лист» Владислава IV, записанный в книгах могилевского магистрата под 1641 г., специально подчеркивал, что торговые пошлины «мают быть браны таким порядком давнего звычая, в котором положена личба на литовские гроши и пенязи». Более или менее крупные платежи зачастую выражались как в литовском, так и в польском счетных грошах. Например, определение гродненского земского суда по делу о побоях и убытках, нанесенных помещиком Станиславом Толочкой помещику Якобу Ейсмонту (1615 г.), констатирует, что у пострадавшего была отнята шапка, которая «коштовала полкопы грошей литовских» и «шаб-ля, купленная за пять злотых польских». Суд наложил на Толочку «навезку» (штраф) «за подвакротный бой киевый (двукратное избиение палкой.— В. Р.), за вырван-не волос двадцать коп грошей литовских». Наряду с копой значение основной расчетной единицы сохраняет и рубль, продолжающий соответствовать 100 литовским грошам. Чтобы убедиться в этом, достаточно проанализировать содержание судебного приговора, вынесенного в 1621 г. гродненским судом земянину Ивану Богатыровичу и его супруге, избившим и ограбившим боярина Адама Батюшкевича: «Навезки (штрафа.—В. Р.) им самому пять коп грошей а жоне его десять коп грошей, за грабеж вола осм коп грошей, за сани осм грошей, за бочку грошей дванадцать, за дежу грошей осм, вины три рубли грошей, усего сумою коп двадцать осм и грошей двадцать осм литовские». Таким образом, 1408 литовских грошей (23 копы+28 литовских грошей) + + 3 рубля = 1708 литовским грошам (28 коп + 28 грошей). Отсюда: 3 рубля = 300 литовским грошам (1708— — 1408), а 1 рубль— 100. Следует отметить, что в середине XVII в. копа и рубль начали использоваться не только для счета польских и западноевропейских грошей, но и для других литовских, а также польских и западноевропейских номиналов. Это новшество превосходно^ демонстрировала челобитная, направленная в 1655 г. царю Алексею Михайловичу могилевским войтом Николаем Кгельдом «с товарищи»: «...мая против 16 числа в ночи, в новом ряду, что от ратуши, воровские люди покрали погреба, взяли мирских (магистратских,— В. Р.) денег семсот пятдесят рублев, да моих тарелей (талеров.— В. Р.) и левков и ортов и чехов и шелегов и мелкой рухляди на тысячу на тридцать на пять коп... А тот вор Артюшка Туленин пойман в той татбе (в том разбое.— В. Р.), винился с пытки, что он тот погреб и денги крал с товарищи своими... и разделили денги на трое по полчети талери (по три с половиной.— В. Р.), и левки отдали салдату, прозвище Пешехону, что (чтобы.— В. Р.) он их перепустил через меншой вал, через орродовую стену... а тот тать Артюшка отдал мелких денег триста десеть рублев, а моих чехов вернул мне на девяноста на полтора рубли на десять денег...» Этот документ интересен не только нарушением системы традиционного счета в копу и рубль исключительно в применении к литовской монете. В нем появляется новое для условий Белоруссии обозначение абстрактной денежной суммы: ставшие привычными «пенязи» заменены термином «денги», соответствующим современному понятию «деньги» («...денег семсот пятдесят рублев..., разделили денги на трое по полчети талери... ...отдал мелких денег триста десять рублев...»). Кроме того, «денги» представляют здесь и реальные русские номиналы достоинством в половину копейки («...чехов вернул мне на девяноста на полтора рубля и пять денег»). Невольно напрашивается сравнение с использованием понятия «пенязь» в польско-литовской денежной и монетной системах («пенязи» — деньги вообще, «пенязь» — реальная монета).

[Коllекционер]

Еще раньше, чем слово «денги», для обозначения денежной суммы (безотносительно к ее размеру и конкретному монетному содержанию) стало применяться слово «гроши» (с ударением на первом слоге), перешедшее в современные белорусский и украинский языки. К 1637 г. относится судебное определение по делу могилевского мещанина Харка Кузмича, обвинившего свою соседку Орину Турцовую в'^нанесении ему «зниьценья и шкоды» с помощью колдовства. Пострадавший жаловался, что в связи с его «частнократным з малжонкою (женой.— В. Р.) для торгов на рынок хоженю, помененная Орина, ужитая для дозору маентности и сторожи детей малых в доме его, смела и важилася, чары строечи, подворье зельем якимсь обносити, чары в покормех (в пище.— В. Р.) детям его малым давати, ключи приспособивши, клеть отмыкати, в ней в ночи и в дни быват-и» и, в конце концов, похитила «белое платье, речи домовые и гроши готовые». Литовский грош продолжал иногда именоваться «плоским», для польского же, при сохранении термина «осмак», вошло в употребление и новое обозначение — «грош узкий»: «...од воза двоими конми — грош узкий, у которым ошм пенезей, а од штуки воску — грош плоский, у которым десять пенезей» (Грамота Сигизмунда III, определявшая размеры мостового мыта за перевоз через р. Рудомину на пути из Лиды в Вильно, 1597 г.). Талер с самого начала своего широкого обращения в Белоруссии выступал как многозначное понятие. В зависимости от качества и веса он именовался по-разному: «Талеры твардые (твердые.—В. Р.) з границ паньства наших вывозят, и на их место талеры злотовые и левко-вы ввозят» (декабрь 1645) '. «Твердыми» называли полноценные по пробе и весу талерные номиналы,левковыми (как уже отмечалось) — северонидерландские лёвен-даальдеры невысокой пробы. Дукат, определявшийся ранее словом «золотой» в сочетании с несколькими эпитетами (см. выше), оставил за собой лишь один из них — «червоный». Типичной в этом отношении иллюстрацией является запись тяжбы, разбиравшейся могилевс'ким городским судом в 1643 г. . Суть ее сводилась к следующему: наследники умершего бурмистра Тимофея Козла потребовали с должников «не-божчика» возвращения занятых ими когда-то денег. Некий пан Комар, «умоцованый» (уполномоченный.— В. Р.) противной стороной, «поведил», что ее представи- ' тели «неповинни платити тых ста и шестидесяти червоных злотых». Для наименования сумм в звонкой монете из прежних определений используются два — «готовые» и «рукоданные», причем второе иногда выступает в несколько измененном звучании: «Взяли есьмо готовую рукодайную суму пенезей двадцать тысечей золотых польских» (Продажная запись Яна Кишки, воеводы Полоцкого на имение Долгиново под Ошмянами, 1635 г.). Падение реальной стоимости гроша усиливалось с каждым годом. Если в 1586 г. дукат оценивался в 56 грошей, в 1598 г. — в 58, в 1616 г.— в 75, то в 1620 г.— в 120, в 1622 г.—в 140, в 1628 г.—в 160, в 1631 г.— в 165, в 1639 г.— в 178, то в 1640 г. уже в 180 грошей. Только после этого наступил непродолжительный период относительной стабилизации гроша. Как свидетельствуют приведенные данные, неблагополучие в польско-литовских финансах особенно остро на чинает ощущаться с 1620-х гг. Именно с этого времени утечка полноценной монеты на запад приобрела систематический характер. Одновременно активизировались поступления низкопробной иноземной чеканки. Правительство Речи Посполитой достаточно быстро поняло опасность вздорожания полноценных монет и явочного импорта монет низкопробных. Уже сейм 1598 г. констатировал, что «много вреда приносится применением цен на червоные злотые и талеры некоторыми людьми, особенно купцами», и требовал, чтобы полновесные дукаты и талеры не принимались выше установленного государством курса. Что же касается неполноценных монет, то, по решению сеймовой конституции, «червоные злотые, также и талеры истершиеся, и монеты дробнейшие чужеземские, которых много до паньств наших, вносится, не мают быть браны». Правительство так и не смогло добиться осуществления этого постановления. Это бесспорно доказывается тем, что его в той или иной мере продублировали конституции последующих, вплоть до конца 1640-х гг., сеймов: к концу 50-х гг. XVII в. государственные финансы Речи Посполитой балансировали на грани катастрофы. Автор: В.Н.Рябцевич книга "О чем рассказывают монеты"